Гленн О'Брайен - Фактор внешности
— Черт! Это правда, Барт? — воскликнул другой парень.
— При чем тут москиты? — завопил Барт. — Просто в этом городе полно наркоманов и проституток!
— А если москит укусит наркомана, а потом меня…
— Ага! Тогда все! — Барт засмеялся.
— О Господи! — Моника в ужасе потерла плечо.
— Что с тобой, дорогая? — спросил он. — Тебе нужно в ванную?
— Меня кто-то укусил.
— Может, аллигатор? — пошутил один из парней.
— Тут везде эти мерзкие насекомые! Жуки какие-то! — воскликнула девушка с татуировкой в виде бабочки на спине.
Барт встал в позу и заломил руки:
— Рой! Рой! Убери этих ужасных жуков! Они кусаются! Способствуют кровосмешению! Хотя не имеют права это делать.
— Ой! Кто-то дотронулся до моей ноги!
Девушки, стоящие по пояс в воде, завизжали в панике. Началась всеобщая истерия.
— Там что, пиявки? Пиявки?
— Вы сами хуже пиявок! — вздохнул Барт. — Не волнуйтесь, они не людоеды. Все, что могут сделать, — это проползти по вашим ногам.
Модели принялись орать еще громче. Кто-то что-то сказал про змей, но Барт стоял с невозмутимым лицом и смотрел на них с презрением. Наконец он крикнул, потеряв терпение:
— Перерыв!
Вертолет доставил нам суши.
У Барта было три стола. Один для работы. Другой для команды, с ним работающей, и третий для него, для меня и Моники. Моника расхаживала по трейлеру с телефоном в руке. Барт тоже кричал что-то в свой телефон, разгуливая под деревьями, я сидел вместе с моделями.
Разговор шел об аллигаторах. Один парень сказал, что все крокодилы становятся аллигаторами, когда вырастают. Девушка с татуировкой уверяла, что крокодилы гораздо реже встречаются, чем аллигаторы, и именно поэтому крокодиловая кожа такая дорогая. Еще один умник стал рассказывать, что, работая ковбоем, он видел как аллигатор съел лошадь. Девушка хотела знать, как лошадь поместилась у него в животе. Я чувствовал, что засыпаю от скуки.
Вздремнув часок-другой в трейлере Барта, я проснулся. Чувствовал себя отлично. Ассистент Барта, девушка весьма сообразительная и симпатичная, с татуировкой «Харлей-Дэвидсон» на одной руке и портретом Гертруды Стайн на другой, приготовила мне эспрессо, достойное хорошего городского кафе.
Иллюзия того, что я счастливо провожу отпуск, была почти полной. Я был избавлен от разговоров с Мисс на целые сутки. Кто-то звонил мне, но я так и не успел ответить.
Зато в три часа позвонила Роттвейлер.
— Меня удивило то, что случилось на вечеринке Джаннини…
— Там было мило. Я бы с удовольствием побыл до конца. Встретил Миммо Понтекорво. И Мадонну.
Я прекрасно понимал, что ей нужно, но не хотел говорить об этом.
— Ты брал с собой Монику?
— Нет, она хотела спать.
— А кто-нибудь из наших девочек там был?
— Только Мин и еще некоторые второго ряда.
Речь шла о наших низкооплачиваемых моделях, не включенных в каталог нашего большого офиса, а записанных в малом офисе на Коллинз-авеню.
— Там что, была драка?
— Я не видел.
— Так ты не дрался?
О чем это она вздумала спрашивать?
— Нет, конечно!
— А кто дрался?
— Понятия не имею. Может, Эдди Веном?
— Что еще за Веном?
— Эдди Веном, ненормальный муж Мелани. Гитарист, который избил Северина…
— Кто это?
Я не мог понять, был ли у нее приступ тупости или она только притворялась.
— Бойфренд Мелани Мартин, — произнес я медленно, словно втолковывал непонятные слова ребенку, — Эдди Веном. Гитарист «Токсик-шок». Группы из…
— Что за безвкусное название, — прошипела Роттвейлер.
— Согласен. Безвкусное. Так вот это был Эдди. Он очень богат. Много пьет и принимает наркотики. Не так давно избил Северина за то, что тот снимал Мелани Мартин голой.
— Ах да, припоминаю. Он неглуп. Они остановили дело? Да, остановили… — продолжала Роттвейлер, — я знаю почему. Почему он избил его… Из-за Северина он потерял свои волосы. Волосы для рок-звезды — это все. Помнишь, что случилось с несчастным Джеймсом Тейлором? Его так все любили… да… я думаю, что любили…
Она никак не хотела остановиться, а я не мог ее прервать.
— Я не знаком с Мелани, но видел ее с Казановой. И слышал, что ее муж очень ревнив.
— Да и любой бы был ревнив на его месте, — заметила Ротти.
— К тому же такое впечатление, что Казанова уже заполучил ее…
— А она присутствовала при драке?
Газеты Майами писали, что Казанова вышел один и один садился в машину.
— Не знаю. Когда я уходил, они лежали друг на друге.
— Послушай, Чарли, — она понизила голос, — если он умрет, я хочу, чтобы ты проследил за Мелани.
— Я понятия не имею, собирается ли он умирать, — возразили.
— Все когда-нибудь умрут, — заключила Роттвейлер.
— Хорошо. Если умрет, обещаю этим заняться. Но вернемся к реальности. Моника довольна, Барт ведет себя вполне прилично…
— Отлично.
Она положила трубку, и я стал размышлять над тем, почему Ротти спрашивала, не принимал ли я участие в драке. В этот момент где-то раздался вопль, а за ним выстрелы. Я выскочил из трейлера и побежал туда, где собралась толпа. Барт стоял в пиджаке с оторванным рукавом. Рукав был в зубах у пятифутового аллигатора. Аллигатор лежал на спине, мертвый. Шокированные зрители принялись аплодировать, а Моника истерически смеяться.
Барт улыбался растерянной крокодильей улыбкой.
— Да, Ланс, — обратился он, наконец, к одному из ребят, — ты, вовремя, уложил его поспать.
Горячие дни
Фотосессия оказалась даже удачнее, чем мы ожидали. Моника была счастлива. Вскоре ее превосходные снимки появятся во всех журналах. Барт тоже выглядел вполне довольным. Это была его самая значительная работа за последние несколько лет.
— Барт возвращается, — сообщил Мастерсон, когда я собирался уезжать, и, пожав мне руку, подарил на память мою фотографию, сделанную, когда я не подозревал, что меня снимают.
— Ты когда-нибудь выглядел таким красавчиком?
— Это благодаря стрижке, которую сделал Дэмиэн.
— Нет, это благодаря тому, что ты много общаешься с красивыми людьми. Вот и становишься потихоньку похожим на них.
Когда Барт принялся выражать свою признательность Монике, меня вдруг охватило волнение. Я был тронут до глубины души, впервые за долгое время став свидетелем более-менее человеческих отношений между людьми в мире модельного бизнеса.
Майами манил и ослеплял своим блеском. Я даже подумывал о том, чтобы впоследствии поселиться там и спокойно провести остаток жизни, но меня мучило ощущение некоей чужеродности всего, что меня окружало, — я ежеминутно помнил, что нахожусь не в Нью-Йорке. Конечно, через неделю острота такого восприятия притупляется. Был вечер четверга, впереди четыре выходных, и пока я катил по светящемуся огнями рекламы вечернему городу из Эверглейдз, подумывал: неплохо бы искупаться в океане и позвонить знакомым, чтобы сыграть в гольф. Ночь обещала быть безмятежно тихой, океан, казалось, уснул после захода солнца.
