В твоих глазах (ЛП) - Джусти Амабиле
— О нет, я в курсе, что ты всё знаешь. С тех пор как я начал ползать, ты и папа пустили по моему следу вереницу частных детективов.
— Будь это правдой, они оказались некомпетентны в своём деле, учитывая все те безумные решения, которые ты сделал в жизни.
— Только не начинай, пожалуйста, с обычного списка, а то мне захочется окончательно сделать вид, что я тебя не знаю.
— На данный момент заставь себя захотеть встречаться с Клариссой Уэлдон. — Голос Марджери Лорд прозвучал ровно и в то же время деспотично. Если голоса людей можно было сравнить с вещами, то её, несомненно, представлял собой мутацию острого стекла в сочетании со скальпелем.
Мысль о Клариссе усилила холодный пот на спине Байрона. Не то чтобы он встречался с ней много раз, но ему было достаточно и тех немногих. Кларисса была неплохой девушкой, с вредностью он мог бы справиться и изучать её, как изучал более мучительные стихи итальянских поэтов XIV века, но против идиотизма мало что можно сделать. Кларисса Уэлдон была живым клише: хорошенькая, богатая дочь толстосума и имбецила. Байрон познакомился с ней на вечеринке в доме своей бабушки в Вашингтоне. Это была одна из тех фальшивых семейных вечеринок, на которых приходится побывать хотя бы раз в жизни. Сразу стало ясно несколько вещей: Кларисса тоже живёт в Массачусетсе, её хотят заполучить в качестве будущей супруги, и она привлекает его, как песня Джастина Бибера.
Байрон никогда не собирался снова жениться или создавать глубокие связи. Этот договор он заключил с самим собой после Изабель. После случившегося, после трагедии, боли и железного чувства вины, которое до сих пор отравляло его мысли, он пообещал себе никогда больше не быть причиной, пусть даже непреднамеренной, такого исхода.
Именно поэтому, в конце концов, лучше было встретиться с надоедливой малышкой Клариссой и раз и навсегда дать ей понять, что он не намерен не только жениться на ней, но и смотреть на неё, даже слушать её, даже терпеть её существование до конца своих дней.
Байрон не мог оторвать глаз от девушки.
Не от Клариссы, чёрт побери.
От официантки, точнее, его студентки.
Той самой, с большими тёмными глазами и губами, красными, как июньские вишни.
Слова Клариссы, несмотря на резкий тон, которым произносились, доносились до него словно из далёкого космоса, смешиваясь в некую сумбурную смесь хихиканья, предложений, полных восклицательных знаков, и глупых попыток соблазнения. И ему, кто находился за миллиард миль от того, чтобы почувствовать себя соблазнённым Клариссой, пришлось проявить почти королевский самоконтроль, чтобы перестать пялиться на стройное, дикое создание, подающее чай. Проклятие, она была прекрасна. Несмотря на идиотское платье и воинственное выражение лица. На самом деле, благодаря воинственному выражению.
«Окей, она твоя студентка, избавься от непристойных мыслей».
Не то чтобы мысли у него были грязные. По крайней мере, не совсем. Они были непристойными и созерцательными одновременно. Байрон был заинтригован, как когда-то в юности, во время поездки в Италию, перед картиной Тициана «Венера Урбинская», выставленной в галерее Уффици. Это была одна из тех приятных поездок, которые он совершил с матерью до того, как бабушка, мучимая сомнениями, что слишком много искусства, слишком много музыки, слишком много романов и сонетов могут сделать его геем и демократом, поставила крест на некоторых темах, введя более мужественные, патриотические и республиканские сюжеты.
Он не получил того, чего хотел, но уж точно не стал геем. Небольшое утешение после огромного количества разочарований от безответственного внука, который, вместо того чтобы очаровываться нытьём Клариссы в стиле у-меня-полно-денег, пялился на официантку.
Внезапно Байрон вспомнил, зачем заказал эти сладости. Бабушка оценила бы его умение планировать стратегию, немного меньше цель задуманного. Демонстрируя неловкость, которой на самом деле не обладал, он буквально покрасил девушку шоколадом. Бедная Кларисса с её мышиным голоском…
Он надеялся, что этими манёврами удастся её отвадить, даже если складывалось ужасное впечатление, что Кларисса целеустремлённа сильнее, чем ожидалось. На встречу Байрон явился в самом худшем виде, одетый так, что привёл бы в ужас любую здравомыслящую девушку. Борода длиннее обычного, волосы распущены и растрёпаны, выглядел он дико и по-разбойничьи. Байрон был уверен, что заставит её бежать со всех ног, но вместо этого у него возникло ощущение, что, если бы не крем с какао, маленькая сварливая Кларисса набросилась бы на него. Она и правда была настойчива. Должно быть, ей прочитали безапелляционную лекцию. Ту самую, которую безуспешно пыталась преподать ему бабушка: «Брак должен заключаться между людьми одного класса и достатка, и не надо подбирать бедных несчастных, которые в итоге заканчивают, как и должны.
Между тем ему казалось, словно между его глазами и лицом (и, чёрт возьми, телом) этой девушки — официантки в костюме Алисы, студентки, черпающей силы в поэзии, — находится крюк. Именно поэтому лучше было уйти. Уйти и перестать гадать, как её зовут, откуда она родом и кто знает, какие на вкус её губы и если на самом деле похожи на спелую вишню.
Как бы ни доказывала обратное его внешность, Байрон отнюдь не был соблазнителем. По крайней мере, не был намеренным соблазнителем, одним из тех, кто участвует в завоевательных походах. Да ему и не нужно было: даже женщины, не знавшие о богатстве его семьи, а значит, не движимые намерением заманить в ловушку одного из Лордов, не могли не заметить его обаяния.
Байрон никогда не зацикливался на том, что называл «грёбаной внешностью», такой же, как у его отца, деда и многих других до них. Поколения подлецов, настолько привлекательных, что казалось, будто они связаны с дьяволом каким-то тысячелетним договором. Однажды, полушутя, Байрон подумал, не хранится ли у них на чердаке чудовищный портрет, который вместо них стареет и притягивает на себя общие недостатки каждого нормального человека: огромный нос, оттопыренные уши, кривые зубы, преждевременно седеющие волосы, склонность к полноте. Словом, что-то, что делало бы их людьми. Но ничего, на чердаке не нашлось даже детской акварели, а Лорды продолжали плодить поколения мужчин, которым не требовались никакие усилия для соблазнения.
Таким он был в университете и в глянцевом, ублюдочном мире, который хотела навязать ему бабушка, и тем более был таким в Dirty Rhymes. Во время перерыва, пока он пил в баре и болтал с барменшей Евой, группа девушек спросила, не могут ли они угостить его ещё одним напитком. Если бы они знали, что в его стакане была кока-кола и ни капли алкоголя, и что у него никогда не было секса с кем-то, кого он только что встретил, и что он был женат десять лет на своей первой студенческой любви, они бы задумались, как и его бабушка, не пробудило ли, случайно, всё это искусство и поэзия в нём другие вкусы. Байрон немного пошутил с ними, предложил им всем коктейли, а потом отмахнулся от них, притворившись, что узнал кого-то в толпе, с кем должен встретиться.
Он вошёл в личный кабинет, своё убежище, свой пузырь приглушённого шума. Там спустя несколько секунд его нашла Ева; Байрон лежал на диване, спиной к подушке с раскрытой книгой в руках, которую он, однако, не читал. Барменша не смогла удержаться от смеха. Байрон выглядел явно анахронично: в кожаных брюках, чёрных ботинках с шипами, футболке с огромным черепом из которого высовывался язык, и в очках в чёрной оправе (строгих, как у доктора), за которыми его зелёные глаза казались лепестками, застрявшими между двумя мягкими оправами ресниц медного цвета.
— Ты ненормальный, Бай, — сказала она. — Там тебе предлагают это в бешеном темпе, а ты не находишь ничего лучшего, чем укрыться здесь и читать… Кальвино? Это хотя бы грязные вещи?
Байрон покачал головой и потянулся, отложив экземпляр «Барона на дереве».
