Запрещенные слова. Том первый (СИ) - Субботина Айя

Hornet: Ты позавтракала?

Я: Конечно, как ты сказал — яичница, бекон, тосты с крем-сыром и помидорами, и целый протеиновый батончик!))

Он, конечно, не уточнял, что именно я должна съесть перед таким важным событием моей жизни, но пару раз настойчиво попросил не идти на голодный желудок. Я улыбаюсь. Как маленькая, ей-богу.

Hornet: Умница)

Я: Кстати, ты вообще первый и единственный, кто знает, что я собираюсь сделать.

Hornet: Спасибо за доверие, Хани. Можно обнаглеть и попроситься быть первым, кому ты покажешь своего паразита?))

Я секунду медлю.

Мы договаривались — точнее, это был мой ультиматум — не заходить на территорию личных фото. Шершень ни разу его не нарушил, хотя я бы сильно кривила душой, если бы сказала, что мне ни разу не хотелось увидеть еще хотя бы одно его фото, пусть даже в полной экипировке и без возможности узнать в лицо.

Но я вполне могу просто сфотографировать часть руки в отражении в зеркале — это даже не селфи.

Я: Договорились, Шершень — тебе покажу первому)

Нашу переписку перебивает Кирилл. Он подсаживается рядом с планшетом в руках.

— Рисунок я видел, Шершень все скинул. Сейчас на месте подгоним под руку, и потом — в бой. — Он говорит спокойно, ровно, как хирург перед операцией. Никакой мишуры, никакого сюсюканья.

На экране и правда мой паук: с бутылочкой вместо тельца, с биркой в форме черепа. Он все еще прекрасен. Даже как будто успел стать лучше за прошедшую ночь.

Кирилл предлагает пару правок — дорисовать кусочек паутины, чтобы рисунок не висел в воздухе, немного деталей на самом тельце-бутылочке, чтоб сделать ее более реалистичной, добавляет детали на лапы. Быстро и явно со знанием дела, штрихами, которые на моих глазах делают рисунок еще более живым. Объясняет, как лучше сменить перспективу, чтобы рисунок идеально вписался в анатомическое положение руки. Я слушаю, киваю и все еще не могу поверить, что все это происходит по-настоящему.

Когда все готово, я сажусь в кресло и закатываю рукав свитера до самого локтя. Шершень посоветовал надеть что-то такое, чтобы не было тугой резинки на манжете и ткань не плотно соприкасалась с кожей.

Кирилл распечатывает рисунок на специальной пленке, пару секунд разглядывает мою руку, а потом прикладывает ее к коже. Контур ложится просто идеально. Заполняя все свободное пространство от локтя до запястья. Я отмечаю, что нижние паучьи лапки будут видны буквально даже если немного задерется ткань блузки, а значит, скрывать это долго точно не получится. Хотя… прямо сейчас мне вообще хочется ни черта не прятать, а носить с гордостью. «Как заявление», — слышу в голове слова Шершня, но почему-то снова простуженным «дубровским» голосом.

— У тебя красивые руки — рисунок ляжет хорошо, — говорит Кирилл и специальным маркером подправляет детали контура на моей коже, где они немного смазаны. — Будет «играть» как живой.

Я смотрю на свои руки. Всю жизнь они были просто… руками. Рабочими. Помнящими клавиши ноутбука, документы, телефоны. Но сегодня они станут чем-то другим. Моя кожа наконец скажет что-то за меня.

Кирилл показывает, как мне поудобнее сесть в большое черное кресло, куда я со своим ростом взбираюсь по подставочке. Укладываю руку на маленький приставной столик.

— Последний шанс сбежать, — говорит Кирилл, пока готовит машинку. Улыбается уголком губ. — Шучу.

— Я столько лет мечтала… — Мой голос почему-то превращается в шепот. — Если не сегодня — то когда?

— Тогда поехали. — Он включает машинку. — Постарайся не напрягать руку, хорошо? Сначала будет контур, это не больно, как будто царапины.

Первые звуки. Вибрация. Жужжание. И потом — укол. Не боль, а давление, что-то пульсирующее и почти интимное. Я вдыхаю глубже, чтобы не пропустить ощущения. Не хочу от них прятаться — хочу их чувствовать.

Кирилл работает точно, не спеша. Говорит редко, но каждый раз — по делу. Уточняет, как ощущения. Подсказывает, когда будет особенно чувствительно. Но я почти не замечаю — внутренний восторг громче, чем дискомфорт.

Когда переходим к проработке бирки с черепом, я почти смеюсь — это очень необычно и так круто. Смотреть, как на коже сначала появляются бесформенные штрихи, потом — цвета, полутона и тени. И вдруг до конца осознать, что это останется на мне навсегда.

Я лежу, смотрю на потолок, и чувствую себя… целой. Как будто мне нужно было прожить тридцать три года только для того, чтобы попасть в этот момент, сделать это — и собраться окончательно.

Через пару часов мы делаем паузу. Кирилл накрывает свежий участок бумажным полотенцем, я иду в маленькую комнату с зеркалом. Отгибаю край, чтобы посмотреть ближе. Моя рука теперь как иллюстрация из книги, которую я сама для себя написала. Красиво и смело, именно так, как нужно.

Пишу Шершню, что нам осталось совсем немного.

Hornet: Как ощущения, Хани? Я знаю, что больно, но если вдруг очень болит — терпеть не нужно! Всегда можно вернуться в другой раз и доделать.

Я пишу, что все в порядке. Кирилл мне все это тоже сказал, объяснил, что хоть у женщин болевой порог выше и они даже шести-семичасовые сеансы переносят гораздо легче мужчин, но исключения бывают, и если мне нужна пауза сегодня — без проблем.

Возвращаюсь к креслу через десять минут.

Остаются только доработки, и на этот раз я внимательно слежу за процессом. Впитываю взглядом, как жужжащая машинка впечатывает разноцветные чернила мне под кожу. Ловлю кайф и восторг.

— Всё. Готово. — Кирилл выключает машинку, наклоняет голову, изучая рисунок и только теперь, впервые за весь сеанс, улыбается. — Вышло круто!

— Круто? — из моего рта раздается громкий счастливый визг. — Это просто охуенно!

— Ты — молодец. Видно, что пришла осознанно. Такие татуировки — всегда самые честные.

Он обрабатывает кожу, наносит заживляющую пенку и просит походить так минут десять, чтобы она полностью впиталась в кожу. Я пользуюсь моментом, чтобы сделать пару кадров. В отражение попадает не только рука, но и часть меня, только с краем лица, которое спрятано за волосами. Но прямо сейчас я так счастлива, что отрезать лишнее не хочется, а хочется поскорее отправить свою красоту. Потому что он вообще первый (не считая мастера и девочки в зале), кому я показываю свою первую татуировку.

«Первую?» — фиксирует мозг, но я только пожимаю плечами.

Hornet: Охуенно, Хани.

Я: Ты не поверишь, но пять минут назад, когда мы закончили, я сказала тоже самое!))

Hornet: Ты счастлива?

Я: Очень! Никогда в жизни не была НАСТОЛЬКО счастлива! Спасибо тебе, Шершень! Без тебя бы ничего не получилось!

Появляется Кирилл, клети сверху тату прозрачную пленку и рассказывает основные правила — оказывается, ничего делать вообще не нужно, просто снять через пять дней, а пока воздержаться от сауны, солярия и горячей ванны.

— Денег не нужно, — улыбается, когда спрашиваю про цену и включаю бесконтактную оплату в телефоне.

— В смысле?

Он делает загадочное лицо, выразительно кивая мне за спину — там как раз появляется девочка с пирсингом. Улыбается широко и добродушно, протягивает большой белоснежный как облако букет. И про облако — это совсем не метафора, потому что это охапка красиво оформленных веточек распустившегося хлопка. Я беру их сначала растерянно, хотя подсознательно знаю, от кого они. Мне для этого даже не нужно заглядывать в маленькую картонную открытку между воздушными бутонами, о я все равно читаю.

«Сияй, Хани. С Днем рождения».

Написано от руки — размашистым, но аккуратным почерком.

Я зачем-то глажу мелкие, похожие на кардиограмму буквы.

Снова смотрю на букет — он почти невесомый.

Очень нежный.

Настолько трогательный в своей простоте, что начинает щипать глаза.

И в эту минуту я точно не думаю о нарушении всех наших красных флажков.