Громкий шепот - Милас Мари

Я разворачиваюсь к ним, прикасаясь к шраму в лобной зоне головы, скрытой волосами.

– Прежде чем у него возникло желание меня убить, мы совершили спуск с лестницы. Кто знает, может, нам почаще нужно было выбираться в горы? – Я прикладываю руку к сердцу. – Я жива, мое сердце бьется. – Слезы стекают на губы, оставляя соленый вкус. – Но не для вас.

Слова срываются с губ с придыханием и дарят странное ощущение силы.

Папа вытирает слезы и хочет подойти ко мне, но я обрываю его движением руки.

– Я звонила множество раз. Вы всегда были заняты. Отпуск. Командировки. Круизы. Недели моды. Твой телефон вечно занят, – указываю на папу. Потом – на маму: – А вести диалог с тобой – все равно что слушать оператора телемагазина. Вы можете подумать, что я виню вас, но это не так. Я виню лишь себя. За то, что так долго искала помощь там, где мне ее никогда не оказывали. За то, что так сильно верила в то, что родитель всегда защитит своего ребенка, в каком бы возрасте он ни был. Виню себя за то, что так долго и чертовски сильно любила вас. – Болезненный всхлип вырывается и вибрирует в горле, но я продолжаю уверенно смотреть в глаза людям, подарившим мне жизнь.

– Милая… – хрипит папа, – мы тоже любим тебя. Если бы мы только знали…

– Не стоит, папа. – Я начинаю одеваться. – Я пришла не за тем, чтобы ты уверял меня в том, чего не существует.

– Так зачем ты пришла? – наконец-то подает голос мама, оставаясь непоколебимой.

Я смотрю на нее и стараюсь уловить хоть малейшую эмоцию. Ничего. Гребаная пустота.

– Чтобы задать вопрос. – Я подхожу к ней. – Ты когда-нибудь любила меня? – Она молчит, снимая невидимые пылинки с платья. – Скажи мне, чтобы я наконец-то перестала гнаться за тем, чего никогда не видела. Просто освободи меня, черт возьми!

Я не хочу больше испытывать к ней любовь всем своим сердцем. Всей своей душой и разумом.

– Мы никогда тебя не хотели. Не планировали, что ребенок, да еще и такой сложный, как ты, начнет рушить наши отношения, – стиснув челюсти, отвечает она.

– Валери, это неправда! – обрывает ее папа.

– Господи, да это правда! Если ты настолько слаб, что не можешь сказать ей это в лицо, прикрывая свой зад словами любви, вызванными лишь чувством вины, то я честна. – Мама резко встает на ноги. Вот что вызывает ее эмоции – несогласие отца. – Ты ничем не лучше меня. – Она указывает рукой на папу. – Мы никогда не были образцовыми родителями, и тебе это прекрасно известно.

Ну, они хотя бы это понимают.

Мама смотрит на меня пару минут, и, не запинаясь, произносит:

– Мы никогда тебя не любили, но я всегда старалась это сделать. Просто ты…

– Просто я сложная. Громкая. Яркая. Разноцветная. Меня слишком много.

Я хватаю свою сумку и бросаю последний взгляд на родителей. Папа сидит на кресле и смотрит на меня извиняющимся взглядом, хватаясь за волосы. Он больше не отрицает. Так даже лучше. Не будет повода возвращаться к его словам в попытке найти скрытый смысл.

Мама смотрит на меня ненавидящим взглядом, хотя я ничего не сделала для того, чтобы она меня ненавидела. Им стоит винить и презирать только самих себя за то, что оказались дерьмовыми родителями.

– Спасибо за честность.

Я иду к входной двери, беру свое мокрое пальто и, не оглядываясь, выхожу из дома чужих людей. Лишь в машине мое тело дает слабину. Боль такая сильная, что не дает дышать. Удар ножом от Алекса кажется щекоткой по сравнению с душевной агонией в эту секунду. Но я знаю, что она уйдет. Мне просто нужно ее отпустить. Это всего лишь болезненный процесс детоксикации. Освобождение.

Я сильная. Меня любят. И я люблю в ответ.

– Ты можешь приехать ко мне? – хриплю в трубку телефона, унимая стук зубов. – Ты нужна мне.

– Конечно, милая, – отвечает Грейс.

Глава 34

Валери

Я пришла домой и упала в руки Грейс. Она гладила меня по голове и прижимала к груди, как ребенка, который все еще живет где-то в глубине моей души. Эта женщина впервые подарила мне то самое наивное, но такое материнское: «Давай я поцелую, и болеть перестанет». Мы лежали под пледом и смотрели любимые сериалы, пока я рассказывала ей о событиях последних дней. Она слушала и ни разу меня не прервала, не осудила и не дала непрошеный совет. Грейс просто была рядом телом и душой.

– Никогда не думала, что на старости лет стану матерью двоих детей, – шепчет она, когда я уже засыпаю в ее объятиях.

– Ты можешь дать фору всем молодым мамочкам.

– Они могут завидовать, мне не пришлось переживать ваш кризис трех лет.

Я усмехаюсь, зевая.

– Да, но тебе пришлось пережить Макса без штанов на твоей кухне.

– Поверь мне, это лучше, чем застать его в подростковом возрасте за просмотром порно, – тихо хихикает Грейс.

Я впитываю мягкое звучание ее смеха, как колыбельную, и крепко засыпаю, но успеваю перед этим подумать о пятнадцатилетнем Максе с прыщавым лицом и взъерошенными волосами. Наверное, даже в таком возрасте, он бы все еще казался мне парнем из рекламы Head & Sholders. Ненавижу этот шампунь, но люблю его.

Утро встречает меня головной болью и неожиданным для середины ноября слепящим солнцем. Возможно, бутылка вина была лишней на нашей с Грейс вечеринке жалости.

Я со стоном переворачиваюсь на диване в гостиной и, естественно, никого не нахожу рядом. Наверняка Грейс встала еще до того, как мой организм – жертва недосыпа даже подумал о пробуждении. Брауни тоже нигде не видно: ни в его спальне, ни у меня в ногах. Уверена, он гипнотизирует Грейс, чтобы она поделилась с ним выпечкой.

Я сажусь, потягиваюсь и с полузакрытыми глазами двигаюсь в сторону кухни, но, не совладав с координацией, врезаюсь в косяк и с шипением потираю лоб.

– Грейс, мне кажется, нужно уговорить Макса сделать открытую планировку. Наш дом слишком травмоопасный для раннего утра.

– Я согласен.

Сладкая дымка сна быстро растворяется при звуке знакомого голоса.

Я несколько раз моргаю и настраиваю фокус. Моему взору открывается темная копна волос и широкие плечи, упакованные в костюм.

– Я скучал, детка, – шепчет Макс, стоя ко мне спиной.

Вспышка трепета быстро проносится по телу, но так же быстро исчезает.

– Скажи мне это в лицо, – говорю я, призывая его встретиться со мной глазами.

Он не совершает ни малейшего движения, сжимая край столешницы в ладонях.

– Пошел вон, Саймон, – убийственным тоном произношу я.

Он думает, я тупая? Возможно, если бы Саймон не открывал свой рот и не называл меня деткой, это бы сработало. Хотя нет, еще ему пришлось бы спрятать свои руки. Обручальное кольцо Макса я узнаю в темноте, и он никогда не снимает его.

– А ты не так глупа, как кажешься. – Саймон усмехается и поворачивается ко мне, сверкая едкой улыбкой.

– А ты такой же тупой, как и кажешься. – Я улыбаюсь стервозной улыбкой своей мамы. С наследственностью ничего не поделаешь. – Проваливай.

Я готова любоваться чертами лица Макса, однако внешность Саймона вызывает отвращение. Мое тело пробивает тревога, потому что этот человек является каким-то странным триггером, вызывающим воспоминания об Алексе. Я изо всех сил стараюсь отбросить накатывающий холодный пот, выступающий на лбу, и продолжаю держать лицо.

– Детка, я такой же, как и он. – Саймон делает шаг ко мне, а я отступаю назад.

– Одинаковые лица не равняются одинаковым душам.

– Заканчивай с этой прелюдией. Весь твой гнев – просто сексуальное напряжение, которое мой брат не может утолить. – Он сокращает расстояние между нами. – Ты нужна ему только для того, чтобы позлить меня и помахать перед всеми обручальным кольцом на дне рождении.

Я закатываю глаза.

– Саймон, обратись к врачу.

– Как ты думаешь, почему он подобрал такую дворняжку, как ты? Да-да, не только у Макса есть источники информации в этой семье. Я в курсе, кто ты, кто твой бывший муж и в какой именно момент мой брат решил стать твоим спасителем. – Он наигранно смеется. – Ты настолько глупа и доверчива, что сразу кинулась в объятия Макса, даже не подумав о его выгоде? Действительно считаешь, что он делает это по доброте душевной? – Его голос наполнен плохо сдерживаемой агрессией.