Татьяна Туринская - Идолопоклонница
Женька сжалась в ожидании удара под дых. В глазах застыл откровенный страх быть разоблаченной. Вот сейчас ее секрет и раскроется. Неужели Димка разболтал об их связи?! Хорошо, что Катя в это время смотрела не на нее, а словно бы погрузилась глубоко в себя, иначе у нее непременно возник бы очень неприятный для Жени вопрос.
— Этот козел ведь любит своими подвигами похвастаться. Даже не задумывается, что тем самым себе могилу роет. Чуть не на каждом шагу рассказывает, как поклонницы ему в букеты суют свои весьма откровенные фото. Как он едва успевает эти фотографии из букетов вытаскивать и в карманах концертного костюма прятать. Говорит, специально для этого придумал хитрый карман, в него, мол, фотографии словно бы сами скользят. Говорит, что ни единого концерта без таких фотографий не обходится. А он потом на досуге их просматривает. Что похуже — отбраковывает, что получше — использует. В общем, я сама удивляюсь, как еще гром не грянул. Как его еще никто нигде не застукал. И знаешь, даже удачи в этом нелегком деле ему желаю: пусть себе кувыркается с этими идиотками, раз они ничего другого и не заслуживают. Лишь бы только Алина ни о чем не догадалась. Потому что уж ей-то я зла меньше всего на свете желаю. И пусть она мне сейчас никто, уже не родственница. И пусть мы с ней уже сто лет не общались, с тех самых пор, как Олежек ее застукал с Городинским. Но она мне все равно не чужая, я ее все равно люблю. Просто она попала в беду. И как ей сообщить, что он ее обманывает? Олежек говорит, что у него уже миллион доказательств, но он так боится снова причинить ей боль! Вот и думай, как тут лучше поступить. То ли открыть глаза на красавчика-мужа, то ли продолжать держать ее в неведении. Олег только старается почаще бывать рядом. Когда не может приехать — хотя бы звонит, интересуется ее делами. А подонку тому грозится голову оторвать. Знаешь, как он тяжело пережил развод?! У него, между прочим, по сегодняшний день ничего серьезного ни с кем не было. Он теперь баб, как огня боится! А может, просто боится еще к одной душой прикипеть, а потом разочароваться. А ты говоришь…
Катя с любопытством взглянула на соседку:
— Жень! Ну скажи, а? Ну зачем он тебе был нужен? Я у Олежки спрашивала — молчит, как партизан на допросе. А мне ведь интересно. Ну расскажи…
Женя неопределенно пожала плечом:
— Да так… Ничего особенного. Холодильник надо было отодвинуть — у меня важная бумажка за него упала. А я ж сама его с места не сдвину…
— Аааа, — разочарованно протянула Катя. — Всего-то… А я-то думала… А чего ж тогда он тобою интересуется?
— А я откуда знаю? Это ты у него спрашивай.
— Вот и спрошу, — улыбнулась Катя. — Обязательно спрошу!
Глава 20
И снова мысли, мысли, мысли. И снова никакого покоя. Женя все искала и никак не могла найти себе оправдания. Как, как она, человек с высшим гуманитарным образованием, не смогла понять, что из себя представляет Городинский?! Ладно бы с техническим — было бы хоть какое-то оправдание: мол, технарь, в железках разбираюсь, а человеческая душа для меня потемки. Но она, гуманитарий?! Ведь всегда считала себя разумным человеком, даже в некотором роде интеллектуалом. О, да, интеллектуалка! Принять абсолютное ничтожество за божество, сотворить из него кумира и молиться этому деревянному болванчику бесконечных пять лет!
Мало того, что молиться. Она позволила ему даже… Даже страшно сказать, что именно она ему позволила! И как она могла, как?! Каким непостижимым образом впала в такую зависимость от ничтожества, что не только с радостью одаривала его целый год нежностями, но даже выполнила страшное, совершенно унизительное требование. Господи, ужас-то какой! Да как же она пала до такой низости?!
А Зимин-то, Зимин! Ах, каким чистеньким и положительным нарисовала его любящая сестричка! Ну конечно — она-то его знает только с хорошей стороны. Для портрета любимого брата в ее арсенале имеется только белая краска. А что у него внутри, какие мысли и желания им движут — то ей неведомо. То ведомо лишь самому Зимину. И отчасти Жене. От той весьма конкретной части, которая выпала непосредственно на ее долю…
Ах, как мало мы знаем тех, кого любим! Будь то брат или любимый человек. Ведь при всем желании Женя не могла бы обвинить в подобном незнании одну только Катю. Хотя бы потому, что сама Женя оказалась ничуть не прозорливее подруги. Или только соседки? Впрочем, какая разница? Главное то, что любящее сердце слепо и неразумно. Ведь Женя была абсолютно уверена в том, что Городинский не только достоин ее любви. Больше того, она очень даже сомневалась, достойна ли она сама его любви или хотя бы некоторой благосклонности кумира. Вознесла его на такой пьедестал, что просто удивительно, как он раньше с него не свалился под воздействием малейшего дуновения ветерка! Так стоило ли обвинять в слепоте Катю? Ах, как мало мы знаем тех, кого любим!
Был бы Зимин хоть на треть таким белым, каким нарисовала его Катя, разве он сотворил бы то, что сотворил? Или, вернее, позволил бы Женьке сотворить это?! Ведь он все знал, все! И это не помешало ему выдвинуть совершенно неприличные требования. Знал, что она влюблена в Городинского. По крайней мере, должен был об этом догадаться, увидев их вместе. А зная, как мог выдвинуть столь страшное требование?!
Женя могла бы поверить Катиным словам о брате. Да вот только ее собственный опыт общения с ним не позволял этого сделать. Был бы Зимин таким белым и пушистым, он бы, как благовоспитанный человек, сделал вид, что ничего не заметил. Или же попытался бы каким-нибудь образом вправить ей мозги, деликатно предупредить о сущности Городинского. А что вместо этого сделал Зимин?! Почему не предупредил? Почему еще тогда, в первый раз, не рассказал, кто такой Дмитрий Городинский? Вернее, что оно такое, это явление. И если бы он был таким чистеньким и порядочным, то почему, почему не объяснил ей, какая она дура? Почему?!!
И вдруг в памяти всплыли слова Зимина. Последние, сказанные перед самым уходом из ее квартиры в тот раз, в тот жуткий первый раз, когда она распахнула перед ним блузку, нагло глядя ему прямо в глаза. 'Дура ты, Женька'. Да, именно так он тогда и сказал. А у нее от позора эти слова начисто вышибло из головы. 'Дура ты, Женька'.
И правда дура. Еще какая… Но этого же было мало, очень мало! Женька ведь тогда даже не поняла, о чем это он. Приняла на тот счет, с какой готовностью она распахнула перед ним блузку. А он, Зимин… Выходит, он говорил совсем о другом? Тогда почему же так завуалировано, что она ничего не поняла? Почему не пришел, не рассказал, с каким ничтожеством она связалась? Почему не объяснил? Почему так долго мучил ее молчанием, с нескрываемым удовольствием разглядывая неприкрытые блузкой прелести?! Почему ничегошеньки не объяснил, ограничившись 'мудрым' замечанием: 'Дура ты, Женька'?!
