Гийом Мюссо - Бумажная девушка
Художник снял куртку и, захваченный эмоциями, начал листать страницы с фотографиями Этель Кауфман.
Из его жизни давным-давно исчезла фантазия. Но все-таки в этот вечер ему отчаянно захотелось шоколадного суфле…
31. Улицы Рима
Ты будешь любим в тот день, когда сможешь показать свои слабости, а другой ими не воспользуется, чтобы увеличить свою
силу.
Чезаре ПавезеПариж. 14–24 сентября
Несмотря на угрожающую болезнь Билли, две недели перед ее операцией стали одним из самых гармоничных периодов для нашей «пары».
Работа над моим романом продвигалась хорошо. Ко мне вернулся вкус к сочинительству, и я работал ночами, повинуясь порыву энтузиазма и творчества. Я изо всех сил старался заложить основы для счастливой и спокойной жизни Билли. Сидя за компьютером, я создавал в романе существование, о котором она всегда мечтала: жизнь более безмятежную, свободную от мучивших ее демонов, разочарований и ран.
Как правило, я работал до зари, потом выходил на улицу ранним утром, когда уборочные машины поливали тротуары Сен-Жермен. Я выпивал первую чашку кофе за стойкой бистро на улице Бюси, потом отправлялся в булочную в пассаже Дофины, где пекли слоеные пирожные с золотистыми, тающими во рту яблоками, и возвращался в наше гнездышко на площади Фюрстемберг, где готовил два кофе с молоком, слушая радио. Ко мне присоединялась зевающая Билли, и мы завтракали, облокотившись на барную стойку в «американской» кухне, окно которой выходило на маленькую площадь. Она напевала, пытаясь понять слова французских песенок. Я подбирал крошки слоеного теста в уголке ее губ, глядя, как она жмурится, защищая глаза от освещавшего ее лицо солнца.
Я снова садился за работу, а Билли коротала утро за чтением. Она нашла английские книги в магазине возле собора Парижской Богоматери и попросила меня составить список романов, которые нужно было прочесть обязательно. Начиная со Стейнбека и Сэлинджера и не пропуская Диккенса, молодая женщина «проглотила» за эти пятнадцать дней некоторые из романов, оставивших отпечаток на моей юности. Она всегда делала краткую аннотацию, расспрашивала меня о биографии авторов и записывала в блокнот те фразы, которые произвели на нее впечатление.
Во второй половине дня, проспав несколько часов, я сопровождал ее в маленький кинотеатр на улице Кристины, где крутили старые шедевры, о которых Билли никогда не слышала, и теперь она с восхищением открывала их для себя: «Heaven Can Wait»[76], «The Seven Year Itch»[77], «Shop Around The Corner»[78]… После сеанса мы обсуждали фильм за чашкой венского шоколада, и каждый раз, когда я упоминал что-то ей неизвестное, она обязательно записывала это в свой блокнот. Я был Генри Хиггинсом, она – Элизой Дулитл[79]. Мы были счастливы.
Вечером мы пытались приготовить какие-нибудь блюда по рецептам из старой кулинарной книги, которую мы нашли в маленькой библиотеке нашей квартиры. Это был своего рода вызов. С большим или меньшим успехом мы колдовали над рагу из телятины под белым соусом, уточкой с грушами и – это удалось нам лучше всего – бараньей голяшкой с медом и тимьяном.
В эти две недели я открыл для себя другую грань ее личности и увидел умную и тонкую молодую женщину, твердо намеренную приобретать новые знания. Но, самое главное, стоило нам сложить оружие, как меня сбили с ног новые чувства, которые я к ней испытывал.
После еды я читал Билли страницы романа, написанные днем, что становилось отправной точкой для долгих разговоров. В буфете маленькой гостиной мы нашли начатую бутылку грушевой водки. Кустарная этикетка почти стерлась, но она уверяла, что напиток «был дистиллирован в соответствии с традициями предков» мелким производителем из северной части Ардеша. В первый вечер сивуха обожгла нам горло, и мы сочли ее непригодной для питья. Но это не помешало нам на следующий день налить себе по глоточку. Вечером третьего дня она показалась нам «не такой уж плохой» и «просто великолепной» вечером дня четвертого. Потом «огненная вода» стала неотъемлемой частью нашего церемониала, и под действием алкоголя, развязывающего языки, мы все больше доверялись друг другу. Билли рассказала мне о своем детстве, о мрачной юности, об отчаянии, в которое ее погружало ощущение одиночества, всегда толкавшее ее на неудачные любовные истории. Она призналась мне, как это больно ни разу не встретить мужчину, который любил бы и уважал, как она надеялась на будущее и мечтала создать семью. Обычно Билли в конце концов засыпала на диване, слушая старые пластинки в 33 оборота, забытые владельцем квартиры, и пытаясь переводить песни поэта с поседевшими волосами. Он держал сигарету в нагрудном кармане пиджака и считал, что «со временем все проходит», что «забываются страсти и те голоса, которые совсем тихо повторяли вам слова бедняков: поздно не возвращайся, и главное, не простудись»[80].
* * *Отнеся Билли в ее спальню, я возвращался в гостиную и садился за компьютер. С этого начиналась для меня ночь работы в одиночестве, порой возбуждающая, но чаще болезненная: я сознавал, что годы счастья, которые я создавал для Билли, она проведет вдали от меня. В созданном мной мире я не буду существовать, а она будет рядом с мужчиной, который был моим злейшим врагом.
Когда Билли еще не ворвалась в мою жизнь, я создал сильный мужской образ и назвал его Джек. Я сделал это для контраста: он олицетворял в мужественности все то, что я в ней презирал или что вызывало у меня чувство неловкости. Джек был моей противоположностью, типом мужчины, который я ненавидел и которым не хотел стать.
Чуть за сорок, красивое лицо, отец двоих детей, он работал в Бостоне заместителем директора крупной страховой компании. Очень рано женился и с радостью изменял своей жене, примирившейся с этим. Уверенный в себе, прекрасный рассказчик, Джек отлично разбирался в женской психологии и обладал талантом в первую же встречу вызывать у своей собеседницы доверие. Он охотно демонстрировал в своих словах и в отношении некоторую дозу мачизма, делавшую его неотразимо мужественным. Но с той женщиной, которую он хотел соблазнить, Джек чаще всего бывал нежным и мягким, и женщины влюблялись в это противоречие, оказываясь во власти пьянящего чувства эксклюзивности: им он давал то, в чем отказывал другим.
На самом же деле, как только Джек добивался своего, его эгоцентричный характер снова брал верх. Он легко манипулировал людьми, и ему всегда удавалось играть роль жертвы, чтобы повернуть ситуацию так, как это было выгодно ему. Стоило ему усомниться в самом себе, как он унижал свою любовницу нелицеприятными словами, всегда попадавшими в цель, поскольку Джек умел распознавать слабости женщин, чтобы подчинить их своей власти.
