Американский принц (ЛП) - Симон Сиерра

— Ты вышла на врача Белого дома?

— Скажем так, планирование мероприятий значительно расширяет круг моих знакомых.

— Просто… — Я смотрю на флакон, на свои руки, на обнаженные бедра. — Скажи мне правду. Мы трахались?

— Я умирала от желания трахнуть тебя с тех пор, как задумала это. Включи мозги, любовничек. Зачем мне идти на все эти ухищрения, если я не собиралась с тобой переспать?

Полагаю, она права. Подобное требовало определенной осторожности и шантажа, выходящего за рамки простой лжи.

— Ненавижу тебя, — говорю я, и мой голос теперь звучит спокойнее и уравновешеннее. — За то, что шантажировала всех нас. За то, что обманула меня. За то, что причинила боль Грир. Такое не прощают.

— Прощение переоценивают. Наслаждение — вот что важно.

Абилин натягивает платье через голову и надевает туфли на каблуках, выглядя при этом свежо и дерзко, совсем не похожей на заводного зверька, которым она и является.

Выходя, она останавливается у двери.

— И, Эмбри, забыла упомянуть одну деталь. Я не принимаю противозачаточные.

Я глубоко вздохнул. Конечно, нет. Естественно.

Она посылает мне воздушный поцелуй.

— До связи.

ГЛАВА 24

Грир

Настоящее

6 недель спустя

Когда обнаружила, что беременность не наступила, я не говорила об этом Эшу три дня.

Дело не в том, что я боялась его реакции или что не хотела его поддержки — скорее, мне нужно было сначала понять свои чувства, а потом уже делиться ими с кем-то еще. Дети и их отсутствие — личное дело каждого. Мои чувства представляли собой слоеный пирог из горя, облегчения и надежд, умерших прежде, чем они успели по-настоящему расцвести.

Мне пришлось признать это: несмотря на подозрительные решения, несмотря на сравнительно небольшой срок нашего брака, несмотря на предательство Эмбри с Абилин, я хотела забеременеть. Я хотела, чтобы ребенок был зачат от моих мужчин. И я желала этого не потому, что Мерлин предложил такую идею для увеличения рейтинга кампании Эша, а потому, что я любила Эша и Эмбри так сильно, что иногда казалось, будто эта любовь живет и развивается за пределами моего тела. И эта любовь призывала меня к беременности, как луна вызывает приливы, темными водными путями, медленными и быстрыми одновременно.

Но у меня пришли месячные, и жизнь продолжалась. «Это к лучшему», — сказала я себе и заняла каждую свободную минуту выполнением обязанностей первой леди и готовясь к наступающему осеннему семестру в Джорджтауне.

Чем я и занимаюсь сегодня.

Хоть для моей должности подобное не предусмотрено, и я этого не заслуживаю, но для того, чтобы стать первой леди, необходимо учитывать определенные соображения безопасности, поэтому, несмотря на то, что осенью я преподаю только два курса бакалавриата, мне выделили собственный кабинет. Небольшой, но по словам Люка, окно и расположение в здании «стратегически удобное».

Сейчас первый день августа, и у меня еще достаточно времени, чтобы обустроить свой кабинет в кампусе, но сегодня мне очень хотелось сбежать из Белого дома, до дрожи желая избежать постоянных обязательств, непрерывных выступлений и встреч, чтобы реабилитировать мой образ распутной жены. И в первую очередь, — спрятаться от этого обманщика, повесы-предателя Эмбри Мура, который до сих пор работает до поздней ночи с моим мужем в моей гостиной. Который все еще открывает мне двери, все еще смотрит на меня глазами, способными расплавить ледники.

От одной мысли о нем я с такой силой пихаю коробку с книгами, что Гэвин, мой сегодняшний телохранитель, просовывает голову в дверной проем, дабы убедиться, что со мной все в порядке. Я прогоняю его, а затем делаю несколько глубоких вдохов в попытке успокоиться, вспоминая все синонимы для Эмбри Мура. Коварный. Фальшивый. Своенравный. Лживый.

Изменщик.

Признаю, для меня, Грир Галлоуэй-Колчестер, это слишком громкое слово, чтобы использовать его по отношению к кому-либо еще. Но от этого становится менее правдивым. И подумать только, что моя репутация полностью запятнана из-за него — того, кого пресса уже простила, того, кто так неожиданно связался с Абилин, того, кто разбил мне сердце…

Хлоп, хлоп! Я передвигаю коробки, придумывая еще больше синонимов.

Раздается стук в дверной косяк, и я, предположив, что это Гэвин, поднимаю голову, собираясь сказать, что в поднявшемся шуме снова виноваты коробки, но замираю. В проеме стоит не Гэвин.

Закрыв за собой дверь, Эмбри входит в мой кабинет, и, в сравнении с его дорогими часами и точеными скулами, все здесь выглядит дешевым и пыльным, а его голубые глаза затмевают все остальные цвета. Какое-то время он смотрит на меня, и я внезапно осознаю, как вспотела и покраснела, пока сердито передвигала книги, в то время как августовская болотная жара Вашингтона просачивалась в окно.

Выпрямившись, я убираю с лица выбившиеся пряди волос. Эмбри на долю секунды прикусывает губу, а затем подключает — как часто делает Эмбри в минуты неуверенности — свое очарование.

— Неужели не прошло и года, как я приходил к тебе сюда? — он улыбается мне, а затем делает жест, который, как я понимаю, подразумевает факультет гуманитарных наук Джорджтауна. Его часы блестят, попадая под лучи палящего солнца.

Улыбка, эти ямочки на щеках, и то, как сидит пошитый по индивидуальному заказу костюм на высоком стройном теле — я чувствую, что все это завораживает меня, и приходится собрать все силы в кулак, чтобы этому сопротивляться.

Двуличный. Опасный. Подлый.

Изменщик.

— Зачем ты пришел, Эмбри? Уж точно не для того, чтобы вспомнить старые добрые времена.

— Хочу поговорить с тобой. Мы не общались с тех пор… ну, ты понимаешь.

— С тех пор, как ты предпочел Абилин вместо нас? — спрашиваю я, не пытаясь спрятать враждебность в голосе.

Румянец заливает его щеки, но он не опровергает мое предположение.

В ночь перед тем, как Эмбри признался, что они с Абилин вместе, Эш притянул меня к себе на колени и объяснил, как именно Абилин отдала меня в лапы Мелваса, и говорил он настолько нейтральным и четким голосом, что я поняла, каких усердий ему стоит сдержать свою ярость. По его мнению, именно она слила видео в прессу, чтобы скрыть любые следы, связывающие её с Карпатией.

«Это невозможно доказать, по крайней мере, пока, — сказал он. — Но, пожалуйста, будь с ней осторожна».

Было больно осознавать, что моя лучшая подруга стала виновницей такого стыда и ужаса, но я обнаружила, что это больше тупая боль, как удар под дых, а не ножом. Что касается Абилин, то на моем сердце уже итак достаточно зарубцевавшихся шрамов, чтобы чувствовать что-то большее, нежели притупившуюся боль.

Но потом Эмбри рассказал, что начал с ней встречаться, и мне показалось, что мир накренился. Зная, что она сделала, как он мог смотреть на нее? Прикасаться к ней? Целовать ее? Трахать?

Той ночью я заползла в объятия Эша и прижалась лицом к его груди, даже не в силах заплакать, но отчаянно желая облегчения, которое бы принесли слезы. Оказалось, что для Эмбри в моем сердце недостаточно зарубцевавшихся шрамов. То, что он оставил нас ради Абилин, ранило и резало сильнее любого ножа.

И сейчас здесь, в моем кабинете, стоит Эмбри и умоляюще смотрит на меня.

— Грир. Пожалуйста. Я не хотел, чтобы так вышло.

— Не думаю, что смогу понять, на что ты вообще рассчитывал.

Он отводит взгляд, хмурит брови, которые образуют на переносице тонкую аристократическую линию.

— Я думал, что это мой лучший шанс из возможных, — говорит он с легкой скорбью, и есть что-то в том, как он это произносит, отчего я внимательно присматриваюсь к нему, замечая в его выражении лица новые двери там, где раньше были раскрытые окна.

— Лучший шанс для чего?

Он приоткрывает рот. В профиль, с прической как у мистера Дарси и высоким лбом, он словно сошел с обложки регентского романа в мягкой обложке.

— Я…

Он смотрит на меня, и что-то меняется в его глазах. Я понимаю, что это — момент, когда он решает сказать что-то другое, чтобы скрыть правду.