Американский принц (ЛП) - Симон Сиерра

— Она так сказала? — Ее голос все еще тихий. — Тогда она солгала тебе, так же, как лгала мне.

— В чем она тебя обманула?

Абилин продолжает говорить, как будто не слышит меня.

— Все обожали Грир. Каждый мальчишка хотел ее поцеловать, каждая девочка хотела быть ею. Любимица учителей, дедушке она всегда нравилась больше, даже родителям хотелось, чтобы я была такой же умной и вежливой, как она. Но она была настолько забитой тихоней, что даже не осознавала этого. Она ничего не понимала. Она могла бы стать королевой школы, если бы хоть раз оторвалась от книг, и это меня бесит. У нее могло быть все, но она даже не понимала этого. А мне было все равно.

Я делаю глоток.

— Не понимаю, какое это имеет отношение ко лжи?

Она вздыхает, как будто не может поверить, что я настолько глуп.

— Грир не лгала ни о чем, связанном со школой, тупица. Я имела в виду, что она солгала о нем. Она солгала и увела его у меня.

Я уже собирался отвернуться от нее, но эти слова заставили меня повернуть голову, чтобы получше рассмотреть выражение ее лица.

— Его? Ты имеешь в виду Эша?

— Она знала, что я люблю его. Он был всем для меня, и она забрала его еще до того, как у меня появилась такая возможность.

Голос Абилин пропитан горечью, но заметив, что я смотрю на нее, она встает с кресла с легкой улыбкой на лице. Она идет ко мне: плавно, неторопливо, и изящные линии ее тела завораживают. Внезапно я отчетливо осознаю, что два с половиной стакана виски обжигают мой желудок, осознаю, что только что поссорился с Грир.

— Каким-то чудесным образом она первой добралась до него. Это я должна была поцеловать его на той вечеринке, я должна была стать его невестой, и когда я попыталась сказать ему об этом в Женеве, он отверг меня. Сказал, что любит ее.

У Абилин слово «любит» звучит как нечто отвратительное, непристойное, как будто любовь к Грир — некий поступок, выходящий за рамки табу.

Естественно, она устраивается на моих коленях, словно всегда так делала.

— Она забрала у меня все что я хотела, точно так же, как она забрала привязанность и любовь всех вокруг, когда мы росли вместе. И если я не могу получить Максена, то она не получит тебя. На самом деле, я не хочу, чтобы у нее вообще хоть что-то осталось.

Она кладет руку на мой подбородок и своеобразно наклоняет голову в мою сторону.

У моей бабушки была механическая птица с филигранными золотыми крыльями и рубиновыми глазами. Она была красивой и нежной, но стоило кому-то завести ключ между ее крыльями, как она поднимала голову, открывала клюв и трепетала острыми крыльями. И когда Абилин наклонила ко мне голову, я вспомнил об этой птице. Расчетливая, красивая и совершенно абсолютно неживая.

Неправильно прочитав мой взгляд, Абилин наклоняется и прижимается своими губами к моим. Я не отвечаю на поцелуй, не закрываю глаза. Я смотрю на нее и недоумеваю — как эта взбалмошная страстная девушка, о которой мне рассказывала Грир, превратилась в такую злобную куклу? Девушка, о которой мне рассказывала Грир, была готова первой потусоваться, ввязаться в драку или посмеяться. Что с ней произошло? Неужели упущенный шанс быть любимой женщиной Эша действительно так огорчил ее?

Абилин открывает глаза и слегка отстраняется.

— Мы могли бы неплохо повеселиться, — произносит она, и снова звучит весьма убедительно. — Мы оба можем извлечь из этого пользу.

Блядь, этот скотч сильно ударил по мозгам. Я хочу, чтобы она слезла с моих коленей, ушла из моего дома и из моей жизни, но я слишком пьян и не в силах заставить мои конечности работать, а рот — произнести хоть слово. Но, наконец, мне с трудом это удается, я поднимаюсь, удерживая ее на руках, и не нежничаю, когда ставлю ее на ноги.

— Даже если бы ты была последним человеком на Земле, Абилин, я бы предпочел любить овец вместо тебя. Убирайся из моего дома.

Она снова наклоняет голову, и этот жест уже не кокетливый, а пронизывающий.

— Осторожно, Эмбри. Несправедливо, что вы оба принадлежите ей, и я планирую исправить это раз и навсегда.

— Мне плевать, что ты собираешься делать, пока держишь слово насчет Морган, — говорю я, подходя к двери и открывая ее. От скотча все размывается перед глазами, и мне требуется пара попыток, чтобы обхватить дверную ручку.

— Ты можешь пожалеть о своих словах, любовничек, — нараспев говорит она, а затем выходит на веранду, и я захлопываю за ней дверь.

Я настолько пьян и устал, что прижимаю ладони к глазам, и едва могу стоять. Как, черт возьми, меня угораздило вляпаться в это? Почему я всегда должен давать, давать, давать, пока у меня ничего не останется?

Но назад дороги уже нет, поэтому я иду в гостиную, допиваю последний стакан скотча, а затем поднимаюсь наверх и заваливаюсь в постель. Я даже не снимаю обувь. Последнее, о чем я думаю, прежде чем нырнуть в темный пьяный сон, — о Грир и о том, как свет отражался от ее золотистых волос, когда я разбил ей сердце в Овальном кабинете.

Я засыпаю. Мне снятся грязные потные сны о Грир и Эше, о Эше, открывающем для меня Грир, о ее влажной киске и как Грир крепко прижимает меня к своему телу. Во сне она шепчет, что любит меня, что прощает меня, что впустит меня в себя, когда мне это понадобится.

«Пожалуйста, — молю я во сне Грир. — Пожалуйста, сделай мне приятно. Позволь кончить в тебя».

Во сне я трахаю ее, плоть к плоти, и вижу такие вещи, в которых в здравом уме не может признаться человек, и я кончаю снова, и снова, и снова, а Грир выкрикивает мое имя: «Эмбри. Эмбри. Эмбри…»

— Эмбри, — слышу я настойчивый женский голос. — Эмбри, просыпайся. Твой будильник.

Я открываю глаза и вижу яркий утренний солнечный свет, проникающий в комнату, и простыни, спутанные вокруг моего тела. Я липкий от пота, с похмельем, голый и…

Паника пронзает мой полусонный мозг.

Абилин рядом со мной. Тоже голая.

Я протягиваю руку и выключаю будильник, а затем смотрю на нее. Реально смотрю.

— Мы этого не сделали. — Но мой голос сейчас звучит так же неуверенно, как и мои мысли. Сон был таким четким, и я так опьянел от скотча, хотя для такого состояния три стакана мне, на самом деле, маловато…

Я внимательно смотрю на нее. Растрепанные рыжие волосы, бледная веснушчатая кожа.

— Как думаешь, чем мы занимались? — застенчиво спрашивает она.

— Я попросил тебя уйти. Я видел, как ты ушла.

— И, возможно, я беспокоилась о тебе после того, как ты так много выпил. Возможно, я вернулась, чтобы убедиться, что ты благополучно лег спать. И ты был в таком отчаянии, Эмбри, в таком отчаянии. «Пожалуйста, сделай мне приятно», — говорил ты. «Позволь мне кончить в тебя».

Вспотевшую кожу пробил озноб. Мог ли я во сне — в моем пьяном сне — реально трахнуть Абилин и не знать об этом? Я замираю от отвращения при этой мысли, она добирается до меня, как клопы, ползающие по крышке гроба. Я хочу содрать с себя кожу, хочу выжечь каждую мысль из своего мозга, хочу…

— Ты подмешала что-то в скотч, — понимаю я, пока другая часть мозга отбрасывает стыд и вину, указывая мне на очевидные вещи. — Дверь была не заперта, когда я вернулся домой. Я никогда не пьянею после пары стаканов. Господи, Абилин. Какого хрена?

Она тут же выскальзывает из постели, не удосужившись прикрыться.

— Ну, невозможно это доказать, ведь бутылка пропала. Анализ крови покажет наличие ГОМК, а также парочку других наркотиков — как раз таких, которые приводят мужчину в полубессознательное состояние, но при этом не лишают его способности получить… — она ухмыляется, от чего мне хочется крушить стены голыми руками — весьма впечатляющую эрекцию. Но ты видел это? — Она подходит к камину. На краю полки аккуратно выстроены в ряд несколько оранжевых флаконов. — Похоже, у тебя есть рецепты на каждую. (Примеч.: ГОМК — вещество не имеющее вкуса и запаха, которое часто используют насильники, чтобы сделать свою жертву неспособной оказать сопротивление).

Она бросает мне флакон. «ГОМК, от ночных кошмаров, связанных с посттравматическим стрессовым расстройством», — написано на этикетке. Мне никогда не прописывали этот препарат, и, тем не менее, на нем написано мое имя, указан мой врач, и я готов поспорить, что если бы копнул глубже, то везде бы обнаружил записи об этом рецепте.