Светлана Храмова - Мой неправильный ты
Три дня она работала нон-стоп, с давно забытым остервенением. Не выходя из дому, кофе и сигареты в переизбытке, сухомяточный бутерброд, вода из-под крана вполне годится, вдохновение приходит на помощь вместо психиатра – направляет эмоции в нужное русло. Сублимация перевозбуждения – много часов подряд она била по клавишам безостановочно, перечитывала написанное, кое-где уточняла слова и фразы. Литературный труд преобразовал разрушительную энергию стресса, сделал ее продуктивной. Иначе она бы места себе не находила или умом тронулась – клубок событий туг, снова и снова перемалывать одно и то же – бессмысленное занятие.
К моменту звонка от Володи она поставила точку. Текст вполне закончен, можно отсылать.
Утром его переводят в терапевтическое, ур-ра! Завтра, завтра. Все завтра.
Она еще раз прошлась по рукописи, присоединила ее почтовым аттачментом к письму, нажала кнопку «send» и, не раздеваясь, повалилась на диван, свернулась калачиком, подтянув уютный клетчатый плед к самому виску. Беспомощная, покинутая, одна-одинешенька. Шторы остались незадвинутыми, за окном угрюмая темнота.
* * *Цветами Рита размахивала, как веником… или как флагом, когда подходила к палате № 32, но трое мужчин в халатах беседовали негромко, прямо на пути, она попыталась обойти их, но Володя отделился от группы и бросился к ней:
– Я тут как раз надеялся тебя перехватить, у меня новости. Нормальные – ни хорошие, ни плохие. Важные. Но покажи вначале, что ты тут ему принесла. Соки в пакетах – оставь на подоконнике, ни в коем случае, мы его только-только откачали, а ты снова отравить собралась? Консерванты, милочка. Свежие ему нужны, свежевыжатые. Соковыжималку я у него из квартиры притащил, высокого класса вещь! Мы пока не разжились такой. По порядку – морковь ему будешь давить, яблоки, да любые фрукты и овощи, что в машину помещаются, – велкам. Гранаты и апельсины отдельно, я две машины привез, там на столе в палате, сбоку стоят, разберешься. Не перепутай с нашими прибамбасами, медицинскими, ну что улыбаешься, всякое может быть. Тебя сестричка проконсультирует, не волнуйся. Бульоны? С завтрашнего дня, но повара наши в курсе. Пюре, протертая в миксере каша гречка, овсянка, кефир. Ну, и вода, много воды. Два с половиной-три литра в день. Как минимум. Я тебе список составлю, не волнуйся. Печенку можешь гусиную приносить, вот что. Вареную. А это что? Фломастеры, бумага для набросков – хорошо. Книги? Только вслух, читай с выражением. Веселое что-то. У него телевизор перед носом бухтит, но запомни: пока ему рекомендован отдых, как можно больше отдыхать. Сон рекомендован, полное расслабление. Беседы долгие, волнения противопоказаны. Рита, иногда он бредит. Не пугайся, если начнутся галлюцинации, прогнозировать трудно, как надолго. Старайся его успокаивать. Он очень часто о тебе спрашивал. Только о тебе и спрашивал. Ему полезно, наверное, чтобы ты здесь появлялась, сидела с ним. Но подолгу – запрещаю! Полчаса, сорок минут беседовать можете, не больше. Прогноз такой: через недельку галлюцинации пойдут на спад.
– То есть?
– То есть он пока повышенно возбудим. Но это уйдет. Контрасты – покой/возбуждение – ему полезны.
– Но говорить с ним я могу обо всем?
– О чем хочешь. Он вполне адекватен, я процессом доволен. Сегодня его в терапию перевезли, сама видишь. Наши успехи.
– Поняла. – Рита вздохнула с облегчением, когда Володя снова присоединился к собеседникам, те его ждали, разглядывали Риту зачем-то в упор. – Могу идти к нему?
– Да. Но ничего не перепутай! Меньше волнений, а соки свежевыжатые – в любом количестве!
Рита вошла в комнату с белыми стенами, держа в одной руке пакеты, на плече сумка болтается; она почти забыла, что прижимает к груди букет зимних цветов, казавшихся уже не настоящими, в воду ставить страшно, розы как из железа, а гвоздики тут же сожмутся, поникнут.
Лешина кровать посреди палаты, параллельно окну. Он безучастен, тут же повел глазами на звук прошелестевшей по полу двери, вжик-вжик, Рита стряхнула с плеч пальто, бросила пакеты и сумку, два шага – и вот она прикасается к нему, цветы падают на кровать, Рита переложила их на тумбочку, они и оттуда посыпались, неловко.
– Рита. Рита. – Его голос звучал не громче шороха двери, но она расслышала.
Все забыла, что Володя говорил, упала к нему на грудь, лицо осунулось, пижама больничная, простыня…
– Леш, мне всю ночь снилась эта простыня, я не могу объяснить, но простыня, простыня…простыня, и лицо, закрытое белым… там носилки возили, господи, я глупости говорю, как хорошо, что ты жив, родненький мой. – Она заплакала, как плачут над ребенком, но откуда она знает, детей у нее никогда не было. Да и любви настоящей никогда не было, впервые удача великая – и так непрочно, хрупко. Чуть не убили, чуть не украли ее счастье, для чего, зачем? Лишь бы отобрать.
– Рита, да ну не плачь ты надо мной, я ведь жив! Жив и ты рядом. Любимая, невероятная, моя. – Он невнятное бормотал и гладил ее руку, прижимался щекой, трехдневная небритость колкая. Внезапно глаза его сузились, сверкнули странным огнем, на миг. И посветлели тут же, взгляд прояснился. Он откинулся на подушку, молчал. Потом будто вспомнил, что она здесь, повернулся к ней и зашептал, вначале едва слышно, не разобрать, но постепенно голос окреп. – Только сны у меня чужие, непонятные. Сон во сне – я проснулся голым и слабым, весь в какой-то слизи, в окружении механических монстров, но туман рассеивался, монстры добрели, и в купели меня крестили. Жертвенный агнец. Круги перед глазами…
– Да у тебя и под глазами круги, – сказала Рита.
– Я сплю беспробудно, жду тебя и сплю снова. Это круги осоловелости. И коридоры бесконечные я тоже видел, и будто бы опять те люди, двое… наваливаются, жмут шею, руки, а лиц разглядеть не могу… белые маски на лицах. Белые маски. Привидения, во сне и наяву. Не отличить, что придумано, а что вправду, один из них маску снял, и это был кто-то хорошо мне знакомый, а не вспомню.
– Тебе вредно говорить, а волноваться совсем нельзя. Володя сказал.
– Я не буду. Но главное, главное меня мучило, что ты больше не придешь. Однажды проснулся – и капли пота выступили, лоб, щеки, уши в поту – от ужаса, я кричал, наверное. Рисунки маньяка, рисунки. Мне снилась Эвина тетрадка, я там страшные картинки нарисовал, вдруг представил, что ты найдешь, ты же там, дома. И тетрадка у меня там. Как представил себе… только об этом и думал.
– Я у себя дома, Леша. У тебя мне страшно. Но тетрадку я видела. И рисунки.
– Вот мне всю дорогу снилось, что ты увидела, я так боялся тебя потерять! Не объяснил ничего. Когда говорю о рисунках, они тут думают, что я умом тронулся. А я в порядке, Рита. Но все, все хочу тебе объяснить, и как рисовал там, в Майами, давно, – жара, духота, и во всем вина моя, тоска внезапная накатила, – и подумал тогда, что виновата ты, что твоя вина, и нужно мстить. Злая минута, она прошла. Рисунки остались.
