До нас (ЛП) - Энн Джуэл Э.

— Нет, мэм. Мы посещали одну группу АА (прим.: анонимных алкоголиков). Я в завязке уже два года, а она только что отметила год. Насколько мне известно, она жила одна. Ваш номер я узнал от ее домовладельца. Я должен был заехать за ней и отвезти на встречу. Входная дверь была приоткрыта, и именно тогда я обнаружил ее в постели без сознания. Она… — он снова прочищает горло. — Рядом лежал пустой пузырек из-под фентанила и несколько пустых бутылок из-под водки. Я… я просто понятия не имел. Мне очень жаль. В последний раз, когда я ее видел, она, казалось, чувствовала себя очень хорошо. Понимаете?

Я потираю лоб и закрываю глаза.

— Нет. Извините… на самом деле, я не понимаю.

— Послушайте, я не знал, кому еще позвонить. Я не в курсе ваших отношений с мамой. Но она отзывалась о вас с большой гордостью. Я просто… мне очень жаль.

Афины, штат Джорджия, — это не Лос-Анджелес, где находится Лия, пока я улаживаю дела, как ближайшая родственница. Организация кремации моей матери — это не день на пляже. Сейчас я завидую Лии.

Домовладелец впускает меня в мамино жилье. Пахнет алкоголем, сигаретным дымом и кое-чем еще, о чем я не хочу думать. Одинокий зеленый диван будто явился из семидесятых. Это единственный диван, который у нее был с тех пор, как я себя помню. Грязная посуда горой громоздится в раковине, а мухи, воюющие за протухшую еду, вьются над разномастными мисками и тарелками.

— В спальне рвота, столешница прожжена сигаретами. Боюсь, я не смогу вернуть вам ее залог, — говорит домовладелец.

Я хмыкаю, но никак это не комментирую, и он оставляет меня одну в адской дыре с двумя спальнями. Здесь нечего собирать. Он хочет, чтобы я освободила это место, но я не трону ни единой чертовой вещи. Я ушла от нее не без причины. Проклятье, да я умчалась… в ее машине.

Вот несколько фото в пыльных рамах с треснувшим стеклом. Не задумываясь, беру одну из них и сую в сумочку. Прогулка по переулкам памяти состоится позже, потому что в данный момент мой завтрак готов вырваться наружу из-за окружающей меня вони. Быстро прохожу по каждой комнате, заглядывая в несколько ящиков и изо всех сил пытаясь не обращать внимания на пустые бутылки из-под водки, все еще валяющиеся на полу рядом с ее кроватью. Я ищу что-нибудь стоящее. Ничего нет.

Никаких реликвий.

Ничего, что принадлежало бы мне.

Никаких спрятанных денег или драгоценностей.

Ни капли сентиментальности в этом жилище.

По словам Брэда, она не пила целый год. Он сказал, что она отзывалась обо мне с гордостью. Я ему не верю. Думаю, он попал в неприятную ситуацию и просто сказал мне все, что, по его мнению, могло заманить меня сюда, чтобы разобраться с мертвым телом.

Тот факт, что словосочетание «мертвое тело» приходит на ум раньше, чем мама, или что-то более личное или милое, просто показывает, насколько она уничтожила нас еще задолго до своей смерти.

Не имея ничего, кроме фотографии в сумочке и предсказуемой картины в голове о последних днях ее жалкой жизни, выхожу из съемного жилья, запрыгиваю во взятую напрокат машину и удаляюсь от города Афины на максимально возможное расстояние.

Ужасная ли я дочь? Ужасный ли человек?

Я заплатила за ее кремацию, но не осталась забирать останки.

Я посетила ее квартиру, но не взяла ничего, кроме фотографии.

Прошло три дня с момента звонка о ее смерти, но я не пролила ни единой слезинки.

Да. Я определенно ужасный человек.

Когда доберусь до Атланты, то понятия не имею, что буду делать дальше. Билет я купила в один конец, потому что не знала, сколько времени потребуется, чтобы привести мамины дела в порядок… явно не так уж много, поскольку ее жизнь перед смертью была лишена порядка.

Покатавшись еще час, нахожу гостиницу и снимаю номер на ночь. В данный момент я просто оцепенела. Рухнув на кровать, смотрю в потолок и считаю капающие из крана в ванной капли.

Один.

Два.

Три.

Это то, что чувствовала мама? Одиночество? Считала ли она капли из протекающего крана? Интересно, как она дошла до такого момента в своей жизни и имела ли, в принципе, направление?

Скучала ли она когда-нибудь по моему отцу или по одному из тех отвратительных мужчин, которые годами то появлялись, то исчезали в ее жизни?

Скучала ли она по мне?

И буду ли я скучать по ней?

Остановив счет на двести пятидесятой капле, беру телефон и звоню Лии. Она не отвечает. Поэтому я пишу ей.

Эм: Позвони мне, когда будет возможность.

В Лос-Анджелесе сейчас на три часа меньше, так что я знаю, что она не спит. И у меня больше никого нет. Только Лия. На ней мой список заканчивается. Безумие думать, скольких людей я встретила, путешествуя по миру, но только один человек входит в список людей, которым я звоню после смерти своей мамы.

Сев, провожу руками по волосам, а затем достаю из сумочки фотографию. Не знаю, кто ее снял, но на ней изображена притворно счастливые мать и дочь на пляже, по пояс утопающие в песке, а волнистые линии делают насыпанный на нас песок похожим на хвосты русалок. Я засовываю фото обратно в сумочку и вздыхаю.

— Нахрен все.

В Атланте у меня есть муж. Муж, который за последнее время даже не пытался связаться со мной.

Не прислал документы о разводе.

Не нанес ни одного неожиданного визита.

Ничего.

В моем эмоциональном состоянии, я хватаю сумочку и мчусь на этой крошечной волне смелости до его дома. Следующие десять минут провожу в убеждениях, что идея эта не очень хорошая, но необходимая.

Спустя три стука в его входную дверь сцепляю перед собой руки и задерживаю дыхание. Убедившись, что дома его нет, разворачиваюсь и направляюсь обратно по подъездной дорожке — одновременно с облегчением и разочарованием.

— Да?

Я поворачиваюсь на голос.

Женщина подносит руку ко лбу, щурясь от заходящего солнца.

— Вы ищете Зака?

Искала. Но теперь уже не уверена.

— Он вернется домой через несколько часов, если хотите, заходите.

Я редко теряю дар речи, вообще-то, нервная, бессвязная болтовня — моя специальность. Но сейчас я понятия не имею, что сказать этой женщине. Мысли не дают мне дельного ответа; они слишком заняты, представляя, кем может быть эта женщина. Почему она в доме Зака в его отсутствие. А за мыслями следует натиск других деструктивных эмоций и образов.

Он не мой.

И никогда им не был.

Я это знаю. И ненавижу, что мне приходится так много раз повторять это мысленно. Ненавижу, что это никак не доходит до меня и не ощущается правдой.

— С вами все в порядке? — спрашивает она. Да и почему бы ей не задать этот вопрос?

Я не двигаюсь.

Молчу.

Должно быть, выгляжу безумной.

— Все в порядке, — удается мне выдавить три слова — одну большую ложь. На следующем вдохе мои ноги быстрыми шагами возвращают меня к арендованной машине.

В отеле я заказываю еду в номер и роюсь в мини-баре. У меня умерла мать. Я могу позволить себе вечер объедания и возлияния до комфортного состояния оцепенения. Наверняка можно хотя бы на один день отдохнуть от реальности, когда ты теряешь родителя.

После трех крошечных бутылочек виски — которые мне противны — и жирного картофеля фри с чизбургером (потрясающе вкусных, потому что я так давно не ела столько соли и жира), я включаю телевизор и погружаюсь в подушки, сложенные у изголовья. К мини-бару я вернусь чуть позже.

Во время бездумного просмотра кабельных каналов у меня звонит телефон. Наверное, долгожданный звонок от Лии.

— Дерьмо.

Я хмуро смотрю на экран. Это не Лия.

— Чао, — отвечаю я с наигранным энтузиазмом, который могут подарить только три крошечные бутылочки виски.

— Привет. Где ты? — спрашивает Зак.