Солнечный ветер (СИ) - Светлая Марина
А теперь вот. Столица. Дела шли настолько хорошо, что в Левандове им с его «Фебосом» становилось тесно, хотя Наз и любил всей душой этот город. Но из столицы вести дела оказалось удобнее, и работали они теперь не только внутри страны, но и на ближнее зарубежье. Заказы приходили все чаще, окружала его сплоченная и надежная команда абсолютных единомышленников, ставших за эти годы друзьями. И место рюкзаку за плечами тоже все еще оставалось, не так, как ему бы хотелось, без тени романтики, без намека на то, что часто он себе представлял, но все же кайф от всего происходящего он ловил. Если бы пятнадцать лет назад его спросили, как будет жить в тридцать семь, то Назар не вообразил бы себе ни единого расклада, при котором смог бы поднять голову выше канавы на дядькином прииске. Но в итоге его положение намного, намного выше.
И все же он никогда не забывал этих канав. Школу жизни они ему дали основательную. И научили разбираться не только в минералах, но и в людях, которые его окружают. Наверное, потому оно и зудело всю ночь до утра — понимание, что Стах методов не меняет. Что Стах в очередной раз собрался кого-то там облапошить. И фиг на него, если это такое же тело, как он сам. Или как прокурор Балаш, с которым они в итоге договорились и вместе работали, о чем Назар узнал случайно несколько лет спустя, после своего приключения с СИЗО, о котором теперь напоминало только неправильно сросшееся ребро.
Но что если эта земля принадлежит условному работяге, который и понятия не имеет, что там за делянка? Или у самого денег освоить нет. Ведь были же какие-то причины, по которым Стах пользует месторождение вместо его непосредственного владельца. А теперь, видимо, обстоятельства изменились настолько, что надо выкупить. И желательно за копейки, иначе смысл просить помощи с экспертизой?
Эти мысли зудели в нем весь остаток прошлого дня, когда стало ясно, что вечером он остается один. Они же вернулись, едва он сел за руль и выбрался за ворота на выезде из Рудослава по направлению к столице.
Дышалось ему легко. Глубоко. Кислорода здесь было по-прежнему много, куда больше, чем нужно городскому жителю, отчего непривыкший человек быстро хмелел. И извилистая дорога среди леса уводила все дальше с каждой минутой. Ночью прошел дождь. Назар и не слышал, слишком крепко спал. Но теперь умытый июньский лес казался совсем юным, будто не было в нем вековых деревьев, будто он только вчера на свет родился.
Это чувство захлестывало его каждый раз, когда он вырывался из офиса в далекое захолустье. В места, в которых еще поди найди человека. Они манили его, словно бы магнитом. Все менялось вокруг, годы пролетали в сумасшедшем ритме, вынуждая меняться и его, даже в том, в чем не хотелось бы, заставляя переродиться в кого-то совсем другого. А здесь все такое же, как было и десять, и двадцать лет назад. Природа всегда берет свое, даже когда в нее вмешивается тот, кто признает лишь за собой и ни за кем другим наличие разума.
И он среди всего этого потерялся. Часто видел в зеркале не Назара Шамрая, а незнакомца, который за каким-то чертом носит его лицо. Искал себя, искал, искал и не находил. Будто бы в бесконечной гонке за целью неожиданно утратил всякую цель или вдруг обнаружил, что бежал вовсе не за, а от. И в последнем после каждой поездки в Рудослав удостоверялся все сильнее. Дядька заставлял его вспомнить. Аня и Морис — заставляли его вспомнить. Каждый рудославский закоулок заставлял его вспомнить, что сбежал он не за, а от. Огромную прорву дней назад, когда был совсем другим человеком, неминуемо изменившимся и так много забывшим. Эдак выходило, что и самого себя Назар теперь уже не знает. Кто он такой — Назар Шамрай?
Кто он такой?
Стоит посреди леса, на разработанном, богатом и еще не выработанном участке земли, среди выкорчеванных сосен, на изрытом грунте, где сейчас, кроме него самого, ни души. Стоит и вглядывается в узкие траншеи, как в собственное прошлое. Кому это все принадлежит? Кого собрался облапошить Стах? Такого же, как сам? Или самого Назара пятнадцать лет тому?
Ему казалось, что собственную тень он видел на богом забытых приисках дяди.
Это не тот безымянный неизвестный ему человек, это он где-то там в грязи канала стоит с лопатой и это его пытаются поиметь. Может быть, потому и зацепил вчерашний разговор, может быть, потому и не находил себе покоя вот уже сколько часов.
Участок за перевалом, к востоку от Рудослава был как раз ему по пути, благо ума хватило выбраться внедорожником, чтобы теперь не проклинать всего на свете, свернув на лесную дорогу с трассы. Черт его знает, что манило сюда. Наверное, то самое. Чувство, что он может повлиять, исправить. Выровнять искривленное, вернуть черты искаженному, сделать неправильное — правильным. Помочь человеку, которым был сам.
Стах заблуждался, утверждая, что Назар надел власяницу. Стах всегда забывал, с кем имеет дело и почему однажды отпустил от себя этого парня, пускай и себе в ущерб.
Под ногами шуршал песок, пока Назар неспешно шагал вперед, оглядываясь по сторонам. Расчищено тут было — больно глянуть. Столько леса попортили. А потом плюнул и достал из кармана телефон. С покрытием за эти годы в области стало значительно лучше, даже гудки пошли с первого раза, не пришлось лезть на ближайшую сосну.
— Доброе утро, Назар Иванович, — по-утреннему деловым тоном проговорил в трубку Дацюк, как пионер, всегда готовый отвечать на любой вопрос.
— Ларя, привет, — миролюбиво отозвался Назар. — На работе?
— Не, в пути. Вы что-то хотели?
— Да. Как будет минутка, сможешь мне пробить на кадастровой карте, кто владелец одного участка? Я тебе координаты сброшу.
— Как быстро надо?
— Не очень срочно. Я все равно еще еду.
— Понял. А вы будете сегодня?
— Обязательно, но после обеда. Я только выбрался.
— То есть послеобеденные встречи не переносить? — уточнил Илларион.
— А кто у меня там? — осведомился Назар.
— Витвицкий на два и… в пять Краснощок, вы с ним лично хотели переговорить.
— Витвицкого отменяй, могу не успеть. Я ему еще и сам звякну. А с Краснощоком все в силе.
— Лады, Назар Иванович. Тогда ждем вас.
Надо отметить, в «Фебосе» его всегда ждали. И любили. Назар и сам не до конца сознавал, как ему удалось сколотить команду людей, которые так тепло друг к другу относятся. Может, потому что начинали они еще молодыми и очень по-семейному, да и горели одним делом всерьез, бесповоротно, иные в их сфере деятельности не удерживались. Что уж удивительного, что некоторые и переженились между собой, когда абсолютно все сосредоточено в одном месте и вертится вокруг их общего на всех интереса.
Это только глава компании оставался холостяком — не по убеждениям, а потому что складывалось так, как складывалось. Хотелось ему и нормальный брак, и, чем черт не шутит, детей, за которых никто не будет ему рвать душу чувством вины и ответственностью, которую он на себя принял помимо воли. Но не цеплял его никто настолько, чтобы менять свои привычки и склад жизни. Женщины появлялись и исчезали, но это его будто и не касалось, не задевало ни его работы, ни его дома, ничего другого, чем он жил, пока однажды он не смирился с тем, что однолюб, и никто ему не перекроет того, что когда-то пережил. Если уж довелось петь на самой высокой ноте и сорвать ею голос, то потом какое, нафиг, пение? Ради чего?
Для друзей, подкатывавших к нему год от года все чаще с предложениями познакомить со своими одинокими родственницами или приятельницами, у него всегда была одна отмазка: ни с кем ему не лучше, чем с самим собой, а поиграть и выбросить — не про него. А для себя Назар давно вывел формулу: зеленое солнце раз в жизни увидишь, но на кой черт после него закаты?
Рассветы, впрочем, аналогично ни к чему хорошему не ведут. Это он тоже усвоил.
В пути ему позвонила Тоня, его заместитель в прошлом, до того, как у них завертелось, потому как романов Назар на работе не заводил. Ушла в госструктуру, переманенная в самый неподходящий момент, они тогда страшно поругались. Потом Антонина несколько раз забегала к ним, стремясь помириться, выманивала его в обед вместе кофе выпить и в этом преуспела. Они снова стали общаться, уже не только по работе. Год назад он ею увлекся, или она захотела, чтобы увлекся, — Назар трезво оценивал себя и понимал, что, в сущности, тот еще дикарь неискушенный и нихрена в этом сложном и ненормальном женском мире не понимает. Но, может быть, это был едва ли не единственный случай, когда он на мгновение поверил, что что-нибудь да получится, хотя они так и не съехались. Но Тоня была понятна ему, а он — ей. Оба были на тот момент одиноки, и главное — в первую очередь их незримо связывала дружба, а уже потом возникло влечение. Вернее, это Назар так считал, ведь женщины редко разделяли его интересы, а тут совпало.
