Рон Фауст - Когда она была плохой
Она засмеялась.
— Во всяком случае, получше, чем если бы я изучала философию в Германии.
— Я отправлю тебя в университет в Париже, Габриэль.
— Но может оказаться, что вы не мой отец.
— Я верю в то, что я твой отец. И потом…
— Будьте осторожны, — сказала она. — Я могу принять предложение. Я ведь мало смыслю в деньгах и — мне об этом все говорят — не очень ценю их: ни материнские, ни ваши, ни чьи-либо еще…
— Хорошо. Мы пойдем в банк завтра и возьмем деньги, чтобы ты могла отправиться в Европу на учебу.
— Хорошо.
— Я написал роман пару лет назад, — сказал я.
— Правда?
— Он был не очень удачным.
— Может быть, следующий будет лучше.
— Возможно.
Она проводила меня до двери.
— Я заеду к тебе в одиннадцать. Мы съездим в банк, а затем отправимся куда-нибудь на ленч.
— Прекрасно.
Дождь все продолжал идти. Пес ожидал меня внизу лестницы и провожал несколько кварталов до места парковки взятого в аренду автомобиля. Поблизости оказался ресторанчик. Я купил два чизбургера и отдал бездомному псу.
Оформив операцию в банке, мы отправились на ленч в ресторан «Дары моря», затем бродили по пляжу. Я нес ее туфли.
— Я хочу знать, — сказала она.
— Что именно?
— Действительно ли ты мой отец.
— Да, мне тоже хотелось бы это знать наверняка.
— Я читала об анализах ДНК.
— Я тоже.
— Так почему нам не найти клинику, где можно сдать образцы крови? Они пошлют их в лабораторию на анализ ДНК. Ведь тут не может быть лжи, правда?
— Правда.
— Так что же?
Мне не хотелось иметь столь определенное доказательство, как анализ ДНК. Если она не моя дочь, я не хотел этого знать. Я был счастлив иметь дочь. Я не хотел потерять ее из-за каких-то слишком мудреных анализов, которые нельзя обжаловать.
— Пошли, — сказал я.
Глава сорок седьмая
Тремя неделями позже я встретил Габриэль в аэропорту Майами. Она направлялась в Европу и сделала здесь остановку на несколько дней. Мы приехали ко мне домой. Ей понравились окрестности, напоенный тропическими ароматами воздух, дом, Блай, мой парусник «Ленивые кости». Мы плавали на нем, ныряли с аквалангами у рифов, играли в теннис, по утрам допоздна спали, вечерами вели беседы.
Из калифорнийской лаборатории пришел ответ. Анализ ДНК подтвердил, что мы отец и дочь. Я купил пару бутылок шампанского и приготовил праздничное блюдо из омаров. Нельзя сказать, чтобы это был праздник в полном смысле слова: мы были оба задумчивы и сдержанны.
Что кроется за этим событием? Каков его смысл? Каковы последствия?
На следующее утро я отвез Габриэль в аэропорт. «Пиши», — сказал я. «Да, ты тоже». — «И звони в любое время». — «Хорошо». — «Если что-то понадобится…» — «Все будет хорошо». — «Ну, тогда…» Мы неуклюже поцеловались, и она пошла к самолету компании «Эр Франс».
Она писала мне раз в неделю. А еще я получил письмо от ее матери.
Дэн Старк, мерзкий выродок, Габриэль не твоя дочь, она даже не моя дочь, она дочь моей младшей сестры, Мишель, которая была монашенкой и умерла, когда Габи было два года, и я удочерила ее, заботилась о ней, дала ей образование, любила ее, а теперь ты, сукин сын и выродок, хочешь с помощью фальшивого отцовства подобраться к ее деньгам, к моим деньгам, или хочешь поломать мне жизнь, погубив ее, ты, мерзкая скотина и убийца. Я ни за что не родила бы твоего ребенка, а если бы все же родила, то утопила бы его.
Уйди прочь из моей жизни! Уйди прочь из жизни Габи!
Дорогая Мари (или какое там имя ты носишь сегодня).
Конечно, я осведомлен о том, что ты не являешься матерью Габриэль. Много лет назад я имел связь с твоей сестрой Мишель, монашенкой, и Габи — плод нашей любви в стенах монастыря. Я помню, как другие монашенки самозабвенно молились в часовне на другом конце двора, а твоя сестра, монашенка Мишель, в этот момент прохрипела «Да!» и отдалась мне, и Габриэль была зачата во время этого — не скажу грешного, а вполне земного акта.
Твой старинный друг Дэн Старк.
Я пригласил к себе адвоката и написал новое завещание, в котором назвал Габриэль моей единственной наследницей. Я посетил страховое агентство и подписал документы, согласно которым она становилась лицом, получающим доходы с доверительной собственности.
Обо всех этих вещах я не писал Габриэль. По своей наивности она могла рассказать о моей воле матери, а мать могла поспособствовать моей преждевременной смерти. Шанталь позарез требовались деньги — ее фонды и имущество в этой стране продолжали оставаться под арестом; банковские счета в Швейцарии были заморожены; а ее маленькую империю, как я слыхал, энергично прибирали к рукам соперники и коррумпированные правительственные чиновники. Мне не хотелось провоцировать Шанталь на то, чтобы она попыталась воспользоваться моими активами в своих интересах или же из нежной любви к дочери убила меня, чтобы обеспечить наследницу приличным приданым.
Габриэль вернулась в Штаты в середине декабря. Она планировала провести неделю в Калифорнии, навестить находящуюся в заключении мать, а затем побыть неделю со мной, прежде чем вернуться во Францию. За два дня до ее приезда в Майами я серьезно заболел. Я приехал в больницу в три часа дня, а к четырем меня положили на операционный стол. Старые швы моей тонкой кишки разошлись. Несколько лет назад, после того как Шанталь стреляла в меня, тридцать шесть дюймов кишок были удалены, а два оставшихся отрезка сшиты. Со временем на этом месте возникли спайки, затем частичная закупорка, прободение и как следствие перитонит.
Меня оперировали четыре часа, после чего целую неделю я находился под особым присмотром. Дважды, как рассказали мне сестры, я едва не умер. Останавливалось сердце. Я помню сквозь дымку забытья, что приходила Габриэль. Я не уверен, что мы разговаривали; если и так, я ничего не помню.
Однажды утром я проснулся в чьей-то комнате — слабый, худющий, все еще больной, но уже миновавший кризис, а главное — в здравом уме.
Габриэль появилась с цветами.
— Как ты себя чувствуешь?
— Лучше всех.
— Говорят, что ты скоро поправишься.
— Ты едва не стала наследницей, Габриэль.
— Врачи говорят, что это последствие старого ранения.
— Да, мне стреляли в живот.
— Кто стрелял?
— Твоя мать.
— Боже! — воскликнула она. — Ну и пара! Какой-то кошмар! С одной стороны, смешно, но с другой — это все-таки ужасно.
