Барбара Брэдфорд - Так далеко, так близко…
Мои глаза задержались на фотографии в золотой рамке. Снимок был сделан сорок лет тому назад, в тот год, когда мы встретились и поженились. Ему тогда было пятьдесят восемь, на двадцать пять лет больше, чем мне, но он был так полон жизни.
Я посмотрела ему в глаза. «Эдуард, — молча молила его я, — помоги мне, дай мне силу».
28
Сорок лет я прожила в этом доме. В первый раз я вошла в него как новобрачная, покину его я в гробу.
Тогда дом перейдет к моему сыну Шарлю. Он будет жить здесь, наезжая в Париж из Нормандии, точно так же, как это делали его отец и предки, и когда‑нибудь этот дом перейдет к моему внуку Жерару.
Наш фамильный особняк всегда считался одним из красивейших в городе, прекрасным «отелем», как называют такие дома в Париже. Он стоит на элегантной улице Фобур в Сен‑Жерменском предместье, в фешенебельном Седьмом квартале на Левом берегу, который мне всегда очень нравился.
Когда я приехала в Париж много лет назад, меня привлек Левый берег — я предпочитала его Правому, потому что здесь больше оживления и веселости, больше той радости жизни, которая бодрит и вызывает желание жить.
И я до сих пор пленяюсь его причудливыми улицами и широкими бульварами, очаровательными маленькими площадями, затененными деревьями, уютными кафе, антикварными магазинчиками и художественными галереями.
Как и в те времена, эта часть города — прибежище для писателей, художников и студентов Сорбонны, которые наполняют его кварталы, собираются в кафе «Флора» и кафе «Де Маго», чтобы провести время и понаблюдать за течением жизни, как это делала и я, когда была молода.
У Седьмого квартала есть исторический фасад, это видно по архитектуре изящных старинных зданий, вроде того, где живу я, музеев и библиотек. Если захочется, я всегда могу дойти о музея Родена или до Дома Инвалидов, где находится гробница Наполеона.
Впервые меня отвел туда Эдуард, он много рассказывал мне об императоре и преподал первый урок французской истории. Я все время чему‑то училась у него, и знания — это еще один дар, который он мне преподнес.
Или, если мне захочется, я могу прогуляться до Люксембургского дворца, походить по его прекрасному саду, предаваясь воспоминаниям. Сюда я приводила своих детей, когда они были маленькими, играть с другими детьми. Воистину то были дни радости, золотые дни их детства.
Здесь, на улицах Левого берега, кипит жизнь, царит возбуждение. А за высокой стеной, окружащей сад, в моем доме, тишина и покой, — теперь, когда я овдовела, а дети выросли и разъехались.
Пока дети малы, никто не думает о том, что когда‑нибудь они расправят крылья и улетят из гнезда. Ни одна мать не думает, что этот день на самом деле настанет. Но он наступает, и они уходят, даже не оглянувшись. Я вовсе не была этим удивлена. Я всегда говорила Эдуарду, что дети нам даются на время. Потом придется отдавать их миру, жизни.
Красивые, изящные комнаты в моем доме все те же — полные бесценных старинных вещей, картин и предметов искусства. Все это принадлежит семье мужа, накопившей их за века, плюс то, что приобрел он за свою жизнь.
Когда‑то в тих комнатах звенели голоса и раздавался смех, но теперь, вот уже не один год, в них царит тишина. Я больше не принимаю гостей, а когда‑то мы с Эдуардом делали это блестяще и с удовольствием.
Много лет меня считали одной из лучших в Париже хозяек салона, известных своим столом и избранным обществом.
Эдуарда могли удовлетворить только еда и вина самого высшего качества, он признавал все только лучшее, и наши гости также были людьми лучшего разбора — министры, политические деятели, известные писатели. И высший слой парижского общества, самый закрытый элитарный круг, куда проникнуть почти невозможно.
Несколько лет я носила траур по Эдуарду, но в конце концов сняла свое вдовье одеяние и опять начала принимать, хотя и не так широко.
Но вскоре я утратила к этому всякий интерес, потому что рядом со мной не было Эдуарда. Мне самой это было совершенно не нужно — я всегда занималась этим только ради мужа. Я привлекала к нам общество, чтобы развлечь его, и он одобрял это, наслаждаясь каждой минутой светской жизни. Теперь его нет, и все эти ленчи и обеды мне надоели. Они бессмысленны и невыносимы.
Задняя часть дома выходит в сад, один из немногих, сохранившихся в Париже.
Прекрасным апрельским днем я стояла в маленьком салоне, глядя на этот сад. Садовник включил старинные фонтаны, все пять; они располагаются в разных местах, и я вижу их все оттуда, где стою.
Струи воды взлетают вверх, к солнцу, и опять я думаю, как хорошо сделал Эдуард, когда много лет назад устроил эти фонтаны. В ярком свете дня они кажутся такими прохладными, освежающими, и когда я в саду, звук падающей воды слышен везде, куда бы я ни пошла.
В остальном Эдуард сохранил простоту, присущую этому саду. Зеленые лужайки окаймлены широкими бордюрами из многолетних растений, цветущих неяркими цветами, и весь сад окружен высокими деревьями, растущими вдоль каменной ограды.
Деревья очень старые, посадил их еще дед Эдуарда в 1850 году. В основном это каштаны. В жаркие летние дни и душные вечера их широкий полог магнит своей прохладой.
Эдуард украшал сад, зная, как много это значит для меня. Я очень любила сидеть под каштанами с книгой. Читала я ненасытно, и Эдуард поощрял любовь к чтению, которая появилась у меня еще в детстве. Но в те мрачные годы книг у меня не было, не было и времени для чтения. Со мной обращались очень сурово, лишив меня и возможности уединяться, и многого другого.
Сегодня у меня нет времени ни для чтения, ни для прогулки. Я должна сделать одно дело; я должна сделать его хорошо, чтобы защитить то, что мне дорого.
Отвернувшись от окна, я вернулась в комнату. Маленький салон был убран в самых блеклых тонах размытого зеленого цвета; на полу — замечательный обюссоновский ковер, а французская мебель XVIII века расставлена так, чтобы образовались уютные уголки.
По обе стороны камина над консольными столиками висят большие зеркала в позолоченных рамах; проходя по комнате, я заметила в одном из них свое отражение.
Я остановилась и всмотрелась.
Чтобы оценить увиденное.
На мне был строгий костюм из темно‑синей шерсти и белая шелковая блузка. На шее — жемчужная нитка, и жемчужные клипсы сияют в ушах. Других драгоценностей, кроме золотого обручального кольца и часов, на мне нет.
Вид довольно строгий и деловой; именно так я и хотела выглядеть.
Удовлетворенная, я одобрительно кивнула.
В дверь легко постучали, и тут же вошел Юбер. Склонив голову, он произнес:
