Барбара Брэдфорд - Так далеко, так близко…
Вид довольно строгий и деловой; именно так я и хотела выглядеть.
Удовлетворенная, я одобрительно кивнула.
В дверь легко постучали, и тут же вошел Юбер. Склонив голову, он произнес:
— Графиня?
— Да, Юбер, что там?
— Вы хотите пить чай здесь, мадам? Или в большом салоне?
— Лучше здесь. Спасибо, Юбер.
Он еще раз кивнул и исчез так же быстро, как появился, бесшумно скользя по паркету. Эдуард нанял его двадцать пять лет тому назад в качестве младшего слуги, и он по‑прежнему работает в нашем доме. Но теперь он — старший лакей и ведает всем моим хозяйством.
Я села в кресло с прямой спинкой и стала ждать свою гостью, которая должна появиться с минуты на минуту. Я сидела и думала, что мне делать с миной замедленного действия. Не знаю. Впрочем, там будет видно.
Тут я услышала шаги по мраморному полу вестибюля, и через мгновение Юбер открыл дверь.
Я встала.
— Мадам, ваша гостья. — Он провел ее в салон и добавил: — Мадам Трент, разрешите представить вас графине де Гренай.
Шагнув вперед, я изобразила на лице вежливую улыбку и протянула руку.
— Добрый день, очень рада познакомиться, мадам Трент.
Молодая женщина улыбнулась и крепко пожала мне руку.
— А я очень рада познакомиться с вами, графиня. Так мило с вашей стороны согласиться принять меня.
Я кивнула, высвободила руку и указала на кресло около французской двери в сад.
— Не расположиться ли нам здесь? Юбер сейчас подаст чай, но пока мы можем поговорить.
— Благодарю, — сказала Вивьен Трент и пошла следом за мной.
Она села на диванчик. Я — на то кресло с прямой спинкой, которое предпочитаю всем остальным.
— Мне позвонили из института Пастера, — начала я, — и сказали, что вы хотите побеседовать со мной о моей дочери Ариэль. Что‑то, связанное со статьей, которую вы пишете о покойном Себастьяне Локе.
— Да, это так, графиня. Я пишу очерк для «Санди Таймз», английской газеты. Я назвала свой очерк «Последний великий филантроп», речь в нем пойдет о самой сути этого человека. Я рассказываю о его достижениях, о его сочувствии и щедрости к бедным и страдающим людям всего мира. Очерк будет носить, несомненно, позитивный характер. Оптимистический.
— Понимаю, — кивнула я. — Но, однако, я не уверена, что могу вам помочь. Моей дочери нет в Париже, а господина Лока я не знала.
— Но ваша дочь знала его, графиня. Не так ли?
Я заколебалась, но все же кивнула:
— Да, знала.
— Мне бы хотелось поговорить с ней, узнать, каковы ее впечатления от человека, который творил чудеса по всему земному шару.
— Полагаю, что сейчас с ней встретиться нельзя. Говоря по правде я в том уверена.
Вивьен Трент была заметно огорчена: она наклонилась вперед с несколько упрямым видом, как мне показалось, и сказала:
— Я буду с вами предельно откровенна, графиня. Я не только журналист, пишущий о Себастьяне Локе, но я еще и член семьи Локов.
Я молча кивнула.
Госпожа Трент сказала:
— Могу ли я объясниться?
— Конечно, прошу вас.
— Я знала Себастьяна с двенадцати лет. Моя мать была с ним в связи в течение шести лет. Когда она умерла, мне было восемнадцать, и он стал моим опекуном. Он послал меня в колледж и вообще принимал во мне участие. Мы поженились, когда мне было двадцать два, а ему — сорок два года. Мы прожили вместе пять лет и после развода остались друзьями. Развелись мы по обоюдному согласию. — Она замолчала и пристально посмотрела на меня.
— Понятно, — проговорила я.
— Я рассказываю это вам, графиня, потому что хочу объяснить, что очерк будет очень личным и доброжелательным. Я не собираюсь его критиковать, рисовать его портрет «со всеми бородавками». Напротив. И, конечно, о вашей дочери, докторе Ариэль де Гренай, я тоже буду писать в лестных выражениях.
— Я поняла вас. Спасибо за объяснение. Но я не знаю, что могла бы рассказать моя дочь, если бы вы с ней встретились. Хотя это все равно невозможно, как я уже сказала.
— Полагаю, она многое могла бы рассказать, — коротко заметила госпожа Трент. — В конце концов, она — последняя женщина, с которой он был связан. Связан лично, на основе чувства.
Я смотрела на нее молча, ожидая, что она еще скажет.
Некоторое время в комнате стояла тишина. Я понимала, что Вивьен Трент ждет от меня какого‑либо замечания, но я молчала.
Наконец, она заговорила:
— Графиня де Гренай, Себастьян говорил мне, что он хочет жениться на вашей дочери.
— Он так сказал?
— Да.
— Когда он это сказал?
— В прошлом октябре, в начале месяца. В понедельник в ту неделю, когда он умер.
— Вы были его единственным доверенным лицом, мадам Трент? Или другие члены его семьи же об этом знали?
Вивьен Трент покачала головой.
— Никто не знал, графиня, я была единственной.
Я ничего не сказала, и она спросила, слегка нахмурившись:
— Вы знали, что они хотят пожениться?
— Да, Ариэль мне говорила. Вы, видимо, были с ним в очень близких отношениях, если он даже после развода все вам рассказывал?
— Да, это так. Себастьян верил мне безоговорочно.
— Что он вам сообщил об Ариэль?
— О ней — немного: что она врач, ученый, работающий в Африке. Но он говорил мне о своих чувствах к ней, о глубине этих чувств.
— Вот как. Это необычно. Действительно необычно, принимая в расчет обстоятельства.
— Я этого не думаю.
— Но вы были его женой. Разве вам не было горько слышать, что он любит другую? Что собирается на ней жениться?
— Нет, вовсе нет! — воскликнула она пылко. — Я интересовалась его жизнью. Я любила его. Я хотела, чтобы он был счастлив, чтобы у него была любимая спутница жизни, также как он хотел этого для меня. Как я уже сказала, мы были очень, очень близки.
— Я поняла, что это так.
— Графиня де Гренай, ваша дочь работает в Африке. Мне бы хотелось поехать туда и повидаться с ней. Вы можете устроить мне это?
— Маловероятно, мадам Трент. С ней нельзя видеться.
— В институте Пастера мне сказали то же самое. Особа, с которой я говорила, объяснила, что на работает с инфекционными болезнями. И что доктор Гренай как бы… как бы в карантине.
— Это верно.
— А вы не могли бы объяснить, чем именно она занимается?
— Попробую. Ариэль — вирусолог. Сейчас она работает с вирусами, известными под названием «горячие вирусы».
— В какой‑то лаборатории в Африке? — госпожа Трент наклонилась вперед с настороженным и вопрошающим лицом.
— Да.
— А где именно? — не отступала она.
— В Центральной Африке.
