Шипы в сердце. Том первый (СИ) - Субботина Айя

Потому что у таких, как я, нет дополнительного тормоза и второй жизни. И я, в отличие от большинства, это понял.

Но Лори — это не про вторую жизнь. Это про то, что я вообще, оказывается, могу жить.

Когда впервые почувствовал, что влетел в нее, был уверен, что это просто подмена понятий. Что мне интересно, но на этот раз чуть больше, чем обычно. А потом понял — хуйня случается. И вот уже меня кроет от того, как она смотрит, как не боится, как говорит мне «нет» — четко, с вызовом. Потому что до нее «нет» не говорил никто. Потому что до нее я в принципе не спрашивал и отфутболивал женщин еще на подлете. Не хотелось, не вставляло. Деньги и власть дрючили мое сердце намного приятнее. Отношения — ок, «я тебя люблю, пошли дальше» — нахуй. Выключаю это, и иду дальше.

А ее выключить так и не смог. Заигрался. Переиграл сам себя.

В башку лезет та ночь в больнице. Как лечу в реанимацию как дурной — через все светофоры, с такой дырой в груди, что через нее сквозняк. Как останавливаюсь на бегу, врезаюсь в слова Шутова как в бетон: «Лори, или ты ко мне — или я за тобой…». Как понимаю, что невозможно потерять чужую женщину, но я, долбоёб, каким-то образом смог.

Я не рефлексирую. Не из тех, кто пиздострадает с гитарой под дождем. Я просто знаю, что все, что мог — я дал. Без соплей, без истерик. Уйти, если тебя не выбирают — не слабость. Это контроль. А у меня с этим теперь полный порядок.

Просто… семь месяцев без «глаза в глаза» — это хуево.

Потому что я позволяю ей до сих пор болеть во мне. Потому что могу отпустить, но не хочу.

Говорят, что первая любовь — особенная. Ее типа помнишь до старости. Моя случилась в тридцать шесть, а ощущается как будто пройдет сквозь мою жизнь кометой — от рождения до гроба.

Стаська ёрзает, крутится, пытаясь прижаться сильнее. Я обхватываю ее руками, грею, лыблюсь как придурок, когда дочка смешно шевелит кончиком носа, закидывает на меня руку. Очень по-собственнически.

Барби во сне делала так же. Когда я выбирался из постели, а потом снова возвращался — тут же жалась, как будто ей было очень холодно. И тогда она точно была кем-то другим. Девочкой, запивающей мясо шампанским. Огрызающейся: «А тебе не все равно?» как будто я мудачье какое-то, ей-богу. Мне интерес этот ребус — нужно признаться. Мне здесь так «вкусно» пахнет проёбом — моим или ее, пока не понимаю.

Дождавшись, пока дочка уснет покрепче, потихоньку встаю, подкладываю вместо себя игрушку, укрываю одеялом.

Выхожу.

Делаю пару поздних звонков, решаю еще один вопрос с проклятыми отелями.

Гельдман слился, что заметно ускорило процесс и убрало вообще все непонятки. В десятых числах февраля полечу подписывать очередной успешный успех.

Курю я редко, это вот прямо по «особенным» случаям, когда тупо надо.

Сегодня почему-то такой.

Выхожу на крыльцо, пофиг, что январь — в домашних штанах, футболке.

Затягиваюсь, трогаю волосы, прикидывая, что надо бы подстричься. И рожу уже два дня не брил — скоро даже колоться перестанет. Перебираю в голове все дела на завтра и решаю, что просто махну со Стаськой на конюшни. Она теперь очень любит там бывать, потому что часть места занимают вольеры с животными на реабилитации. После того, как сдох ее любимый корги и дочка три дня рыдала не переставая, я дал себе обещание, что больше никаких, блядь, домашних животных и никаких смертей на глазах у Стаськи. Вырастет — пусть сама решает, нужна ли ей эта бомба замедленного действия прямо в сердце, а пока — пусть развлекается с маленьким зоопарком за городом. Там сейчас здоровенный филин, косуля, две выдры (Стаська от них в восторге) енот и вчера привезли каракала, но с ним прям что-то совсем не хорошо. Была сова — доча принимала героическое участие в том, как ее отпускали на волю. Есть еще кабан, но эта скотина прижилась и на свободу, и подножный корм вообще, по ходу, не собирается.

Ощущение дыма в легких мне категорически не нравится, но от него все как-то немного… немеет что ли. И смотреть на реальность через сизую дымку — легче.

Я проверю сообщения, открываю нашу с Барби переписку и разглядываю ее фотки.

Она прямо как под мои хотелки. На двести полных ёбаных процентов — тело, повадки, острый язык. Как отдается. И как ни хрена не стесняется. Как ругается, когда я ее натягиваю.

Пирсинг этот в соске — меня просто вставило.

Вспоминаю — и «душа» радуется.

Моему Церберу эта девочка категорически нравится — полностью в его вкусе «мясо». Сожрал бы даже с костями. И умом я понимаю, что так было бы лучше — раз или два, может быть даже три, оторваться по полной, тупо не вылезать из кровати, выжать досуха все, что мне хочется. Поебаться во всех позах, как я люблю и как мне надо. Как отрывается не вот этот хороший мужик, а как выпрашивает моя внутренняя клыкастая скотина. Так у него не было уже давно, поэтому и становится в охотничью стойку на подходящее «мясо» — хочет, блядь, прямо слюной исходит. Потому что чувствует — эта, хоть и мелкая, не сломается. Эта вывезет.

Но мне же надо поиграть в интеллектуальное садо-мазо. Я, конечно, контроль и кремень, но разгадывать человеческие ребусы — мой фетиш. А Барби — как раз про это. Маски, ширмы, блоки.

Мы с ней в этом чертовски похожи, только у меня за плечами двадцать лет опыта игры в «классного парня», а у ее «стервы» — дебютный выход.

Для меня стараешься, Барби? Чем заслужил такое счастье?

И вроде бы все ок. Нам вместе хорошо — СМС-ки эти друг в друга швырять, разговаривать, трахаться, спать в одной кровати.

Но она втягивается в меня слишком сильно и быстро.

Сегодня сцена ревности, а завтра — «я хочу замуж»? Я не против, но очевидно, что наше с ней «замуж» — очень разное. Она про любовь и обнимашки, я — про удобство и хороший секс на постоянке. Из нашего с ней «замуж» Франкенштейн получится.

И ладно бы эта коза просто играла, типа, мне на нервах, чтобы было не пресно. Меня таким не пронять, но в целом — даже забавляет. Но она же вскрылась. И под маской стервы без тормозов, оказалась ревнивая девчонка с единорогами в голове.

Выпускаю дым облачком, чувствую вибрацию телефона в ладони.

Барби: Ты — мудак. Я красивая на тех фотках, ясно?!

Мне даже чувствовать не надо, чтобы понять — рожа в этот момент у меня чертовски довольная.

Я: Ты очень красивая в принципе, Барби.

Барби: Хочешь меня?

Цербер мой скулит: «Ну давай, пожести!»

Я: У меня на тебя хуй стоит и мозг, коза.

Барби: В наказание за твой игнор — я сейчас как сучка потекла.

На секунду время кажется не таким уж поздним, усталость — не такой уж сильной. А потребность трахнуть ее — максимальной. Именно поэтому — стоп.

Барби: Можно я к тебе сегодня поеду?

Я: Можно, но сегодня я не приеду. И завтра с дочерью весь день.

Барби: А вечер?

Я возвращаю ей ее же: «Хочешь меня?))»

И она тут же пишет: «Хочу так что кушать не могу».

Вот так. Давай мы будем просто про секс, коза.

Я: Приеду, но на ночь не останусь, Крис.

Барби: Отлично, а то ты храпишь — в курсе вообще? Я нифига не выспалась!

Глава двадцать пятая: Хентай

— Станислава, зубы чистить надо нормально, — говорю тоном строгого папочки, когда понимаю, что эта хитрюга, поелозив три раза щеткой во рту, собирается сбежать. — Давай еще раз.

Она трагически вздыхает и продолжает.

Девять утра. Я успел сходить на пробежку, растянуться, поколотить грушу и снять внутренний напряг.

Через полчаса у нас завтрак, а потом я делаю Стаське капучино на безкофеиновом кофе.

Она болтается на мне, наблюдает, как греется молоко. Я — не любитель ванили, но Стаська требует, чтобы пенка обязательно была мягкой, «как пузико ежика». Опускает губы в чашку и хвастается роскошными «усами».