Запрещенные слова. Том первый (СИ) - Субботина Айя

Мне хочется усмехнуться этой формулировке, но в ней правда — ни одного эпитета не нужно менять.

Это действительно были каникулы. Сменить обстановку, отключиться от всего. Не проверять почту. Не следить за новостями. Не контролировать каждый взгляд и движение. Быть собой. Не бояться, что кто-то что-то увидит. Что кто-то что-то подумает. Если бы все это было в наших «родных краях», вряд ли бы случилась магия. Только если бы мы торчали все три дня у него или у меня, но даже при том, что я домоседка, это был бы самый ужасный план на зимние каникулы.

Я привыкла, что за хорошим — всегда расплата. Привыкла, что если мне тепло, будет холодно. Если легко — станет тяжело. И, может, поэтому я так жадно ловила каждую минуту.

Мы спали в одной кровати — в его, в моей, но вдвоем. Резник спал на боку, прижимая ко мне руку, как будто боялся, что я исчезну, пока он не смотрит. А я лежала, стараясь не двигаться, и думала, что отвыкла быть с кем-то рядом. Что одичала и толком даже выспаться не могла, потому что даже измотанная приятным во всех отношениях и нифига не пуританским сексом, все равно не могла уснуть, потому что рядом был другой человек. Приятно пахнущий, красивый, сексуальный, но моему мозгу все равно требуется время, чтобы привыкнуть быть «не одной».

Но сейчас, когда самолет заходит на посадку, я понимаю, что сказка, как бы сильно я не пыталась за нее ухватиться, начинает таять. А пустоту заполняет гнетущее: «А как дальше?»

Мы уже на земле, а я все еще в полете.

Только теперь — от напряжения.

Рядом со мной — Владимир Эдуардович Резник. В шале — он был просто Резник, потому что к неформальному и ласковому «Вова» я так и не смогла привыкнуть, дав себе фору еще в пару недель. Но про себя иногда называю именно так. И даже Вовкой его разок назвала. Когда утром он умудрился спалить тосты в тостернице.

А когда спускаемся с трапа, во мне автоматически врубается «рабочий режим»: работа, субординация, внешняя дистанция. И это чертовски сложно совмещать с воспоминаниями о том, как несколько часов назад он буквально выколотил из меня громкий и очень мокрый оргазм, сильно рискуя, что мы вообще можем опоздать на посадку.

Резник спокойно ждет, пока мы пройдем контроль. На паспортном кладет ладонь мне на поясницу — легкое, почти мимолетное прикосновение, но оно прожигает сквозь одежду.

— Всё нормально? — тихо спрашивает он, когда выходим из здания аэропорта в промозглую сырость.

— Да, — вру. На самом деле у меня внутри паника размером с солнце.

Уже в салоне такси Резник смотрит на меня чуть вбок, и я чувствую, как меня прожигает этот взгляд.

— Майя, я же вижу, как ты напряглась. Скажешь, в чем дело?

— Я просто пытаюсь понять… как это теперь будет, — признаюсь, глядя в окно. — Мы договорились не афишировать. И как… теперь?

«Тайные встречи, пароли, явки? В офисе мне на тебя смотреть теперь вообще нельзя будет? А ты меня нарочно будешь игнорировать, чтобы никто не подумал, что я — любимица большого начальства?»

— Майя, посмотри на меня. — Не дожидается моего ответа, поворачивает лицо к себе, наклоняется, целует.

Целовать меня — у него как будто целый фетиш.

Не могу не признать — абсолютно мне приятный. До такой степени, что с непривычки на подбородке внушительная натертость от его щетины.

— Видишь, я тебя поцеловал — и ничего не случилось, — улыбается, подбадривая и воскрешая мой почти угасший оптимизм. — Майя, послушай. Я знаю, что мы с тобой немного выбиваемся из шаблона, но, поверь, служебный роман придумали гораздо раньше, еще примерно лет сто назад.

Его шутка еще немного скрадывает остроту момента.

— Я помню, что мы ничего не афишируем, — продолжает Резник. Снова целует. — Но я и вряд ли смогу тебя не замечать в любых рабочих процессах. Я не робот. И ты тоже.

Я закусываю губу. Глупо, но мне хочется знать — как он это видит. Что он собирается делать. Будет ли он вести себя как мой невыносимый генеральный Потрошитель, или как человек, с которым я делила постель.

— Все, что было в Веве — это не просто «курортный роман», Майя. По крайней мере, для меня. — Его лицо становится привычно серьезным. Почти рабочим. Это внезапно успокаивает. — Но если ты чувствуешь, что тебе надо пространство, дистанция и время — я пойму.

Мое сердце почему-то бьется в горле. Я сначала киваю, а потом начинаю мотать головой.

— Нет, все в порядке, — расшифровываю собственные, не понятые даже для меня самой телодвижения.

— Мы справимся. — Он обнимает меня за плечо, притягивает к себе, упирается подбородком в волосы. — Потихоньку. Идет?

Я выдыхаю. Все хорошо. Мы вернулись домой и до сих пор целуемся, и обнимаемся.

Впервые после посадки чувствую, как ослабевает внутреннее напряжение. В конце концов, это все еще тот же человек, с которым я пила вино на полу перед камином, изучала сгоревшие тосты, занималась чудесным сексом и утром чистила зубы возле одной раковины. Просто теперь — новый контекст.

Сначала такси отвозит домой меня. Чем ближе мой дом, тем сильнее я ерзаю на сиденье, потому что чувствую себя страшно неловко из-за не желания приглашать Резника к себе. Не потому что не хочу его на своей территории. Просто мне нужна капелька личного свободного пространства, чего-то постоянного, где у меня до сих пор будет так, как до этих зимних каникул. Где я смогу собраться с мыслями, успокоиться и осознать, наконец, что ничего страшного не случилось.

Но он, к счастью, в гости и не напрашивается. А может сам все прекрасно понимает.

Мы прощаемся, договариваясь быть на связи. Но и просто так убежать он мне не дает — на прощанье жадно целует, оставляя новую порцию «колючек» на коже подбородка. Мне точно нужен крем, чтобы как-то минимизировать раздражение на коже до завтрашнего дня.

Едва переступив порог, бросаю на пол сумку, иду к зеркалу.

Снимаю пальто, ботинки, изучаю свой вид в то самое зеркало. Новую мебель мастера привезут только в субботу, чтобы было время ее собрать, а мне уже сейчас хочется избавиться от всего, что напоминает о Дубровском. Даже, хоть это и смешно, обстричь волосы. В косу я их теперь лет сто заплетать точно не буду.

Отмокаю в ванной, наверное, час.

Просто валяюсь в теплой воде с ароматом морской соли, иногда добавляя горячей воды, чтобы над водой поднимался приятный пар.

Все хорошо, Майка. Мир не перевернулся от того, что ты три дня занималась приятным сексом со своим генеральным. И на вид ты все та же — на лбу ничего подозрительного точно не написано.

Я долго сушу и вытягиваю волосы щеткой, добиваясь их максимальной гладкости, хотя кончики все равно прям завиваются. Прикидываю, что хочу челку — модную сейчас «шторку». Восьмой час вечера, но я все равно пишу своей чудесной Оле, когда у нее окно, чтобы поколдовать над моими волосами, и она предлагает заскочить к ней завтра около семи. Кажется, это будет один из немногих дней, когда я действительно вовремя уйду с работы. В воображении мелькает пара «горячих» картинок, на которых Резник наказывает меня за такое безответственное отношение к работе.

Звонок телефона застает меня с тканевой маской в руках.

— Привет, Саш, — прижимаю телефон плечом к уху, пытаясь правильно приклеить лекало к лицу.

— Ты еще в Швейцарии? У меня завтра рейс, думал, пересечемся, погуляем по Женеве.

Я видела, что мои сторис он смотрит, а метки я не так, чтобы стеснялась ставить. И хоть Резник еще пару раз намекнул, что делать вид, что у меня каникулы одиночки, совсем не обязательно, ничего такого я не выкладывала. Визуально все выглядело так, будто я устроила сама себе спонтанный отпуск и наслаждаюсь тишиной как одинокая волчица.

Странно сказать, но единственный, кто в курсе моей начавшейся личной жизни — это Шершень. Ему я, кстати, пока так и не написала. Думала провести сегодняшний вечер в покое и пораньше лечь спать, а с ним у нас обязательно завяжется диалог, который я буду вертеть в голове даже во сне — плавали, знаем.