Кристина Лорен - Прекрасный игрок
– А что еще?
Она провела пальцем по шраму у меня на подбородке, внимательно глядя мне в лицо.
– «Не все то золото, что блестит. Самые ценные металлы имеют более мягкий оттенок».
Моя улыбка несколько подувяла.
– «Под конец человек любит свое желание, а не то, чего желал».
Склонив голову к плечу, она провела рукой по моим волосам.
– Как думаешь, это верно?
Я сглотнул, чувствуя, что попался. Я и без того слишком запутался, чтобы понять, выбирает ли она цитаты со значением, намекая на мое прошлое, или просто цитирует классические философские высказывания.
– Думаю, иногда верно.
– Но все исключительное для исключительных… – тихо продолжила Ханна, глядя на свое бедро. – Это мне нравится.
– Хорошо.
Наклонившись, я поправил одну букву, потом затемнил другую, напевая себе под нос.
– Все время, пока ты писал, ты пел ту же песню, – шепнула она.
– Да? Я даже не заметил, что пою.
Я прогундосил еще несколько тактов, пытаясь вспомнить, что же я напеваю. She Talks to Angels.
– М-м-м, старая, но зачетная, – сказал я, обдувая ее пупок струйкой воздуха, чтобы подсохли чернила.
– Я помню, как ваша группа исполняла ее.
Я недоуменно взглянул на нее.
– Ты слышала запись? По-моему, ее даже у меня нет.
– Нет, – шепнула она. – Вживую. Я навещала Дженсена в Балтиморе в те выходные, когда ваша группа ее играла. Он сказал, что вы на каждом концерте перепеваете одну чужую песню, которую больше никогда не исполняете. И я попала на нее.
При этих словах в ее глазах что-то мелькнуло.
– Я даже не знал, что ты была там.
– Мы поздоровались перед концертом. Ты был на сцене, настраивал электрогитару.
Она облизнула губы и улыбнулась.
– Мне было семнадцать. Как раз до этого ты приезжал к нам и работал с папой на летних каникулах.
– Ох, – сказал я, гадая, что семнадцатилетняя Ханна подумала о том концерте.
Я все еще вспоминал его, даже теперь, когда прошло больше семи лет. Мы круто играли в ту ночь, и публика завелась с пол-оборота. Возможно, это был один из наших лучших концертов.
– Ты играл на бас-гитаре, – добавила Ханна, чертя пальцами маленькие круги на моих плечах. – Но эту ты спел. Дженсен говорил, что ты нечасто поешь.
– Нечасто, – согласился я.
Певец из меня был неважный, но когда я исполнял эту песню, мне было плевать. Все равно тут важней эмоции.
– Я видела, как ты заигрывал с той девчонкой-готкой в первом ряду. Смешно – я тогда ревновала, хотя раньше никогда такого не испытывала. Думаю, это потому, что ты жил в нашем доме, и мне отчасти казалось, что ты как бы принадлежишь нам.
Она улыбнулась мне.
– Боже, в ту ночь мне так хотелось быть ею.
Пока Ханна вспоминала, я вглядывался ей в лицо и ждал рассказа, чем кончилась та ночь для нее. И для меня. Я не помнил встречи с Ханной в Балтиморе, но там был миллион таких ночей, с концертами в барах, с готской девчонкой, или со старшеклассницей, или с хипушкой в первом ряду, а позже подо мной или на мне.
Ханна облизнула губы.
– Я спросила Дженсена, встретимся ли мы с тобой после концерта, но он только рассмеялся.
Я что-то промычал, покачивая головой и поглаживая Ханну по бедру.
– Не помню, что было после этого концерта.
С запозданием я сообразил, как паскудно это прозвучало, но если я хотел остаться с Ханной, то рано или поздно ей все равно предстояло узнать, каким я был обормотом.
– Значит, тебе нравились такие девушки? «Теперь она красит глаза темным, как ночь»?
Я со вздохом улегся на нее, так что мы оказались лицом к лицу.
– Мне нравились всякие девушки. Полагаю, ты в курсе.
Я пытался подчеркнуть прошлое время, но, похоже, не преуспел, потому что она прошептала:
– Ты неисправимый игрок.
Ханна произнесла это с улыбкой, но меня все равно передернуло. Мне неприятно было слышать напряжение в ее голосе и сознавать, что именно так она меня и воспринимала: как парня, который трахает все, что движется, а теперь и ее, в этой массе губ, рук и сексуальных утех.
«Под конец человек любит свое желание, а не то, чего желал».
И мне нечем было крыть – очень долгое время примерно так и обстояли дела.
Подкатившись ближе, она сжала мой полуэрегированный член и принялась поглаживать.
– А сейчас какие тебе нравятся?
Она оставила мне лазейку. Ей тоже не хотелось, чтобы это все еще было правдой. Потянувшись к Ханне, я поцеловал ее подбородок.
– Похожие на скандинавскую секс-бомбу по кличке Сливка.
– Почему тебе не понравилось, когда я назвала тебя игроком?
Я застонал, отодвигаясь подальше.
– Я серьезно.
Прикрыв рукой глаза, я попытался собраться с мыслями и наконец сказал:
– А что, если я больше не тот парень? Что, если прошло двенадцать лет с тех пор, как я был им? Я открыто говорю своим любовницам, чего хочу. Я больше не играю.
Она тоже чуть отодвинулась и с насмешливой улыбкой взглянула на меня.
– Но это не делает тебя глубоким и чувствительным человеком, Уилл. Никто не говорит, что игрок должен быть козлом.
Я потер лицо.
– Просто я считаю, что слово «игрок» несет дополнительную смысловую нагрузку, которая мне не подходит. По-моему, я пытаюсь лучше обращаться с женщинами, обсуждать наши отношения…
– Ну, – перебила она, – мне ты своих желаний пока не высказал.
Я заколебался. Сердце сорвалось в дикий галоп. Да, я не высказал никаких желаний потому, что с ней все было совсем по-другому, чем с прежними моими женщинами. С Ханной все не ограничивалось яркими сексуальными впечатлениями – нет, с ней я чувствовал себя спокойней, испытывал восторг, ощущал, что меня понимают. Мне не хотелось обсуждать это, чтобы ни у кого из нас не возникло искушение поставить барьеры.
Глубоко вздохнув, я пробормотал:
– Потому что с тобой я не уверен, что мне нужен именно секс.
Отстранившись, Ханна медленно села. Простыня соскользнула с нее, и Ханна потянулась за футболкой, валяющейся на краю кровати.
– Так, ладно. Это… неловко.
Вот черт! Опять я брякнул не то.
– Нет, нет, – поспешно выпалил я, усаживаясь и покрывая поцелуями ее плечи.
Затем вырвал футболку у нее из рук и швырнул на пол. Лизнув спину Ханны, я обнял ее за талию и положил ладонь на грудь, прямо над сердцем.
– Я пытаюсь сказать, что хочу больше, чем просто секс. То, что я испытываю к тебе, выходит далеко за рамки сексуального влечения.
Она замерла, словно заледенев.
– Нет, не испытываешь.
