Измена. Вторая семья моего мужа (СИ) - Шевцова Каролина

- Зачем же, Риммочка? Мы сделаем из этого сенсацию! На презентации книги великого Ф. Л. Белого родился первый фанат саги. Бесплатная подписка на все томы и фото с кумиром гарантированы.

Он издевается. Или нет. Подлости в Антоне столько, что он реально может состряпать такую статью. А мне этого совсем не хочется.

- Если сделаешь так, то следующий материал, который выйдет о Белом, будет посвящен нашему разводу, со всей грязью, которую я смогу вытряхнуть, включая интимную переписку моего мужа и его молодой любовницы. Кстати, Антошка, там еще нужно выяснить, была ли Анна совершеннолетней, когда начался их роман?

Я блефовала. Но делала это так уверенно, что даже Филипп засомневался.

- Римма, ты не посмеешь, - прошелестел он, не раскрывая рта.

- О, милый, хочешь, проверим?

Антон оценивает меня вдумчивым взглядом, в котором впервые за все годы нашего знакомства читается не интерес к женщине, а уважение к человеку, способному дать ему отпор. Затем он так же смотрит на Белого. На этот раз со смесью брезгливости и сожаления. И, прикинув что-то в уме, нехотя бросает:

- Жаль, вышел бы хороший материал. Света, Рита, увозите нашего гения, и разгоните толпу. И сделайте мне, наконец, кофе!

Я облегченно выдыхаю. Кажется, только что я одержала крохотную, почти незначительную победу. Но ее сладость окрыляет меня на дальнейшую борьбу, так что обратно я возвращаюсь почти счастливая. Скорая приедет минут через двадцать, а люди, которые еще недавно окружали Настю и Аню, нехотя расходятся по сторонам. И только я думаю, что все закончится хорошо, как мои мысли снова обрывает Савранская.

Не та, которая подруга, а врач.

- Римма, я не дождусь бригаду, соберись, пожалуйста, и помоги мне.

И только тогда я замечаю, как дрожат Настины руки. Красными от напряжения пальцами она стягивает с себя свитер и подгладывает его под Анины бедра -мокрые и грязные, в какой-то розово серой жидкости. За время, пока меня не было, Савранская успела раздеть ее и теперь Нюра лежала на деревянной ступеньке в хлопковых трусиках и дурацком розовом свитере. А зубы ее звонко клацали друг об дружку.

- Что делать?

- Постарайся успокоить эту дуру, и если вдруг я не сдержусь и убью ее, будешь носить мне передачки в тюрьму. А ты, – это уже Кузнецовой, - не реви! Как можно было с такими схватками сюда ехать, что в голове у человека?!

Я опускаюсь вниз и поворачиваю Анино лицо к себе.

- Римма Григорьевна, - ее зрачки занимают чуть ли не всю радужку, - мне так страшно, я ведь совсем не готова рожать.

- Угу, - бурчит с другой стороны Настя, - ебстись мы, значит, все готовы, а рожать строго через одного. Нет, милая моя, придется поработать.

- Я не хочу, - плачет Аня. Она хватает меня за кофту и тянет на себя. – Мне так больно!

- Знаю, - глажу бедную заплаканную девушку, - но не переживай, все забудется, когда ты увидишь своего малыша.

- Какого малыша?! Я ведь, Господи, я ведь его даже никогда не хотела! Я хотела родить сына Белому, подарить ему бессмертие… ой как больно… - вопит она в сторону. Ее нелепое, непропорциональное тело сводит очередной судорогой, от которой она сжимается в комок.

- Аня, ты какать хочешь? - Раздается Настин голос.

- Очень, - воет Кузнецова мне в кофту. Та уже намокла от ее слюней и слез.

- Вот же… в отпуск, называется, сходила. Хорошо, девочки, сейчас поработаем. Аня, на счет три тужься. Только на счет, поняла? И дыши. И слушай меня.

- А мне что делать?

Настя бросает на меня быстрый взгляд:

- А ты не мешай.

И я стараюсь не мешать. Глажу Аню по волосам, говорю что-то поддерживающее, вытираю у нее со лба пот.

- Раз, два три. Давай, давай же, сонная тетеря, - рычит Настя.

Но Аня ее почти не слышит. Она такая слабая, что просто не может сделать то, что мы от нее ждем. Вместо этого она дрожит и плачет.

- Сумка, Римма Григорьевна, вон та, в клетку, это я вам принесла, - я накланяюсь над ее лицом, чтобы разобрать, что она говорит.

- Хорошо, сумка, а теперь тужься. Тужься, моя хорошая.

Раз… два… три…

Аня слышит этот счет так часто, что перестает воспринимать его как команду. Просто белый шум, под который так хорошо спать. И она засыпает. Смеживает веки и замирает, будто неживая.

- Эй, - я бью Аню по щеке, чтобы та очнулась - ты так себе хуже сделаешь!

- Куда уж хуже, - воет Кузнецова. – Я полюбила ужасного человека, которому на меня плевать, меня выгнали из университета, от меня отвернулась семья. Ни денег, ни образования, ни перспектив, и рожаю в какой то дыре на полу, как блохастая кошка!

- Ничего себе дыра, - возмущается Настя, - тут вообще-то сам Владыка выступал. В Кремле рожаешь, девонька. Так что давай, раз, два, три!

Живот Ани напрягается, она наклоняет голову вперед и пытается тужить, но силы ее кончаются быстрее, чем Настя дает новую команду. Боже… Кузнецова физически не может родить ребенка.

Я оглядываюсь в надежде, что вот-вот увижу бригаду в белых халатах, у которых и носилки, и оборудование, и все-все, вот только не вижу никого кроме ошалевших помощниц Фомичева по верхнему краю амфитеатр и о чем-то орущего управляющего. Все они кое-как разгоняют зевак, которых тянет сюда как мух на то самое. Зато все довольны, потому что получили шоу, о котором даже не мечтали.

- Римма Григорьевна, - тянет меня за рукав Нюра, - вы сумку не забудьте. Я там все для вас подготовила, хорошо?

И снова где-то надрывается Настин голос – раз, два, три.

И снова сжимается от боли крохотное тельце. И снова ничего не происходит.

- Анечка, сумка, хорошо. Ты мне все потом расскажешь, а пока постарайся.

- Да не могу я, - кричит она мне прямо в лицо. – Я не могу, понимаете! Я не хочу всего этого, я не справлюсь! Я не хотела стать мамой, я хотела стать мамой сына Белого, это же совсем другое! Я так любила его, а теперь что мне делать? Ради чего жить?

Закрываю ей рот, плотно прижимаю к губам ладонь и угрожающе шиплю:

- Ради себя и ради своего сына, поняла? А теперь заткнись и тужься. Раз, два, три, - повторяю вслед за Настей.

Раз, два, три.

Раз, два, три.

И когда даже дыхание дается тебе с трудом, когда не остается ни сил, ни надежды, когда кажется, что все, что совсем все, я слышу тонкий, похожий на мяуканье котенка, крик.

- Слава Богу, - выдыхает Настя, прижав малыша к груди, - слава Богу…

Но вместо радости, я испытываю странную необъяснимую тревогу, потому что девушка, чье лицо лежит у меня на коленях, выглядит неправильно.

- Настя, а вот так и должно быть?

Я тычу пальцем в белую Аню, которая, как мне кажется, уже даже не дышит. Просто лежит с закрытыми глазами и таким спокойным лицом, будто это не человек, а гипсовая маска.

Савранская чертыхается, кричит, чтобы я взяла младенца и меняется со мной местами. Она пытается привести Нюру в чувства, что-то тычет ей под нос, трет уши, щиплет за щеки, а я… замираю с ребенком в руках.

Маленький, красный с большими распухшими губами, он кричит и размахивает своими крохотными, будто кукольными ручками.

Господи, как странно и нелепо подчас складывается жизнь. Я мечтала выйти замуж за Белого, родить ему дочь, но вместо меня это сделала другая женщина. И сейчас я баюкаю эту только появившуюяся девочку, и плачу от того, как все случилось и не случилось вместе с тем.

Кто-то трогает меня за плечо, отчего я пугаюсь и прижимаю малышку еще крепче к груди.

- Римма, передай младенца врачу, - за спиной высится несколько фигур. Я так сосредоточилась на маленькой вселенной у себя в руках, что не заметила ни как к нам подбежала бригада медиков, ни как на Аню надели какую-то прозрачную маску, чтобы она, наконец, принялась дышать. – Давай, Римма, все закончилось, передай мне младенца, - повторяет Настя.

И я медленно отдаю малышку. А вместе с ней отдаю часть своего сердца. Зачем оно мне теперь? Пускай будет ее.

- Пожалуйста, осторожнее, - шепчу я, когда врач, как мне кажется, неаккуратно держит девочку за голову.