Бернадетт Стрэхн - А счастье пахнет лавандой!
— Ну давай. — Сопротивление бесполезно. Бриджит стремилась накормить каждого оказавшегося под ее крышей, будто он прибыл из голодного края. Сантехники, мойщики окон, свидетели Иеговы — все выходили от нее отяжелевшими, с крошками на губах.
Пустое продавленное кресло у камина красноречиво свидетельствовало о том, что мужской половины нет дома.
— Где папа? — поинтересовалась Иви, в то время как ее мама лавировала с подносом между столиками и всевозможными пуфиками.
— Сегодня его очередь работать в саду.
В ранг сада было возведено не что иное, как небольшой поросший травой кусочек земли, на территории которого разместились мусорные бачки и обвисшие бельевые веревки. Иви быстро перевела эту информацию на нормальный язык: «Отец улизнул на улицу, чтобы выкурить трубку, так как я, бессердечная старая карга, не разрешаю ему курить в доме».
— Ну а теперь, — сказала Бриджит примиряюще, — что за важная новость?
— Генри! — Иви соскользнула на колени и обвила руками толстую шею старой черной дворняги, которая только что неспешно вошла в комнату. Она была глуха к мамочкиным воплям:
— Ах нет! Сейчас весь джемпер будет в волосах! Даже если вещь недорогая, зачем же ее портить!
— О Генри, Генри, Генри! — повторяла Иви, которая не встречала в своей жизни особи мужского пола, способной на такую преданность и верность, как Генри.
Но что-то было не так. Какая-то грусть в глазах Генри. Он казался подавленным, почти пристыженным.
— Генри, что случилось? — Иви отстранилась, охваченная паникой, и как следует рассмотрела Генри. — Боже, Генри, ты — чист!
— Насколько тебе известно, он всегда чистый, — бросила Бриджит. — Можно есть из его тарелки. Он самый чистый лабрадор в Сорбитоне.
Итак, Генри тоже получил повышение. Может, в нем и было что-то от лабрадора, но уж очень сильно разбавленное. Он был самой обыкновенной чистокровной дворнягой. Более того, он был дворнягой, никогда ранее не имевшей представления о воде и мыле. Фактически, присущее исключительно Генри благоухание было катализатором разраставшейся коллекции скляночек с ароматизаторами. Вымытый, он выглядел маленьким и провинившимся.
Иви кольнуло неприятное предчувствие.
— Мам, я надеюсь, ты не…
Одним прыжком она подскочила к месту Генри, которое находилось за софой.
— Ах, мама, ну зачем же ты…
Это было жестоко даже по завышенным стандартам Ивиной мамы. Она выстирала джемпер Генри, тот самый, на котором он спал, еще будучи щеночком. И этот ветхий, старый, полосатый джемпер теперь лежал так аккуратненько сложенный, как будто он находился не в корзинке Генри, а на полке магазина «Гэп».
Всему этому могло быть только одно объяснение:
— Кто должен пожаловать в гости?
— Бет с близнецами. И Маркус.
Маркус у нее прозвучало как Персидский шах, хотя на самом деле он был всего лишь зубным врачом и мужем Ивиной сестры. Бриджит боготворила Маркуса за его представительный вид, безупречно шикарный акцент и, конечно же, за то, что если бы не он, Маркус, жизнь ее старшей дочери не протекала бы в четырех гостиных, пяти спальнях, трех ваннах (одна с бассейном) и в саду внушительного размера близ Хенли. Иви никогда не заходила с Маркусом дальше короткой беседы (для нее мужские галстуки были непреодолимым препятствием), однако он ей нравился.
— Спасибо за приглашение.
В присутствии Бриджит кожа Иви становилась тоньше прямо на глазах.
— А тебе и не нужно приглашений, — сказала небрежно Бриджит. — Это будет в воскресенье. Я приготовлю говядину.
— Всего лишь традиционный ростбиф? — Иви насторожилась. Ее мамочка имела привычку пробовать рецепты из последних телепередач.
— Конечно. Еще только немного запеченных яиц и подливка из крапивы.
Веселый, низкий голос прогремел на всю комнату:
— Нельзя было подождать немножко?
— Папа! — Иви вытянулась, подставив щеку для усатого поцелуя. — О, папа, я так рада тебя видеть!
Так оно и было. Весело было смотреть на его густые седые волосы, в его теплые голубые глаза (такие же, как у Иви), видеть эту спокойную радость на его лице и впитывать весь этот особый, одному ему присущий, неповторимый отцовский дух. В свои двадцать семь Иви была на целых десять лет моложе Бет, и ее родители всегда были немного постарше родителей других детей. До последнего времени она этого не замечала. В маминых густых ирландских волосах, плохо подчинявшихся постоянным попыткам их приручить, появились серебристые пряди. Они оба стали как-то ниже ростом. Отец даже казался — или это только ее воображение? — немного уменьшившимся, менее значительным. Эти неприятные мысли одолевали ее, в то время как он удобно расположился в своем любимом кресле и тайком угостил Генри целой булочкой с сосиской.
— Мне достался дом!
Как это похоже на Иви — брать быка за рога! После того, как «что-ты-хочешь-этим-сказать» было произнесено, она стала объяснять все подробно. Бриджит многозначительно вздыхала.
— Ну и ну! Белл! Эта женщина была безумна как шляпник[3]. Здесь не без подвоха. Сколько лет она водила за нос мою бедную мамочку! Им было за семьдесят! Все могло случиться! — визжала Бриджит в запоздалой ярости. — Это она втягивала ее в среду прожигателей жизни!
— Гммм. А ты уверена, что никого никуда не втягивать это такое уж благо? — пробурчал Джон, прерывая поток обвинений. — Когда твоей матери было одиноко, она была ей верной подругой. И коль она решила сделать такой щедрый подарок нашей дочери, мы должны быть ей благодарны.
Казалось, Бриджит смирилась, но, быстро восстановив силы, все-таки придумала, к чему еще можно прицепиться.
— Конечно же, ты не собираешься жить в этой старой развалюхе? Ты продашь ее?
Джон Крамп так и светился.
— Вот тебе и решение всех материальных проблем! Тебе повезло, моя девочка!
Подмигнув своей маленькой девочке, он подумал о том, что давно уже отказался от попыток оказывать ей финансовую поддержку. Неимоверная гордость была одной из тех черт, которую Иви в полной мере унаследовала от матери.
— Не совсем так, — вздохнула Иви и извлекла письмо. Она разгладила его на коленях и продолжала: — Здесь говорится об одном условии.
Не обращая внимания на фырканье Бриджит, из-за которого повсюду разлетались крошки миндального печенья, Иви приступила к чтению письма, переданного ей мистером Снайлом-младшим, того самого письма, которое Белл написала перед смертью.
Особый, присущий только дублинцам стиль повествования чувствовался в каждой строчке.
Дорогая Иви!
