Бернадетт Стрэхн - А счастье пахнет лавандой!
Посылая своему отражению в гриле воздушный поцелуй, Бинг бросил горстку нарезанной мяты на сковородку.
— Он опять приставал к тебе, дорогая? Да я его оттрахаю сначала, а потом отобью ему бока. И все ради тебя.
— Откуда такая сентиментальность? Он делал непристойные замечания по поводу этого места.
— Ублюдок, — выразился Бинг незамысловато. — Это же наш маленький дворец! Да всех его мозгов не хватит, чтобы это понять!
Подняв глаза над кромкой бокала, Иви улыбнулась, глядя на своего жильца. Его ягодицы забавно приплясывали точно в такт с ревущей в приемнике песней «Карпентерз». Иви любила Бинга. В нем и преданность, и веселье, и приятная наружность. Он остается мужчиной, во что его ни одень. Конечно, он иногда чертовски расстраивает ее своим развязными, извращенными высказываниями.
Но и он любит Иви. Вначале было решено, что Бинг будет жить с ней в одной квартире, а платить — поменьше, так как все мелкие неполадки в хозяйстве будет устранять он.
План был хороший. Одно в нем было не учтено: за целые шесть месяцев единственным усовершенствованием оказался новый сверкающий шарик, свисающий с потолка над расшатанной мебелью.
— Давай посмотрим правде в глаза, — заявил как-то вечером Бинг, поглядывая на Иви поверх стоявших бутылок. — Я слишком занят сексом, а ты слишком страдаешь от недостатка секса, чтобы уделять внимание этому DIY[2]. Плюс ко всему у нас обоих — аллергия на физический труд.
— Ты абсолютно прав, — согласилась она, и оба расхохотались, счастливые просто оттого, что они вместе, что напились в стельку и что принадлежат к тому типу людей, которые способны быть выше повседневности. Сегодня же, замерзшая, трезвая, усталая, лишенная прежних иллюзий, Иви не могла найти в себе сил, чтобы быть выше растрескавшегося старого линолеума, окон, наглухо заклеенных сто лет назад прежними жильцами, и даже исключительно точной картой Индии в кухне на стене, где сырость уже прокладывает свои тропинки. Да, это трудно назвать дворцом, но даже это убогое пристанище будет для нее недоступно, если в ее жизни в ближайшее время не произойдет крутого поворота. Тяжелый выдох наполнил теплом ее опустевший бокал и замер на дне.
— Просто замечательная музыка, она заставляет тебя постоянно двигаться, — заметил Бинг. — Но что-то такое я забыл сказать… — Фартук как нельзя лучше соответствовал глубокомысленной позе, которую он принял. — Ах да… — Он покружился на месте и указал на Иви деревянной ложкой в горячей томатной пасте. — Звонил адвокат! Ты должна ему перезвонить!
— Адвокат? — отозвалась Иви глуховатым эхом. — Звонил мне?
— Да. Да. Номер записан около телефона. И побыстрее, уже скоро шесть.
Иви медленно поднялась. Что от нее может быть нужно адвокату?
— Думаешь, кто-то подал на меня в суд? — спросила она Бинга.
— Как всегда. Видишь во всем только темную сторону.
Бинг провел ее в гостиную, где мебель, проиграв войну за свободное пространство, была вытеснена телевизором с широченным экраном.
— Никто на тебя в суд не подает, — заверил он Иви, набирая номер и протягивая ей трубку. — Просто они еще не посмотрели «Леди Макбет» в «Лемингтон Спа», только и всего.
Он вернулся к своим кастрюлькам, рассеянно бормоча:
— Что же еще я должен вспомнить?..
Еще одна порция спагетти отправилась в бурлящую воду.
Через минуту в кухню, с трудом переставляя ноги, вошла Иви:
— Я…
— Что я?
— Я… — Казалось, что ее контузило.
— Не вынуждай меня применять силу — Бинг поднял вверх деревянную ложку. — Что — я? Не спи на ходу!
— Мне кое-что оставили… По завещанию… Кое-что очень существенное… Да, он употребил именно это слово: существенное.
Иви уставилась на Бинга широко раскрытыми глазами.
— Мне оставили…
— Берем, берем! Просто фантастика! Так что это такое?
Иви слишком сильно была поглощена мыслью о том, кто же это мог услышать ее отчаянные молитвы, чтобы размышлять еще и о том, что же это было такое существенное. На данный момент самого факта было достаточно. Где-то на небесах должен же быть главный покровитель всех отчаявшихся актрис.
— Мне нужно принять ванну, — произнесла она.
— Побыстрее, — сурово ответил Бинг.
Все еще погруженная в свои размышления, она открыла дверь и, к своему удивлению, обнаружила, что ванна уже наполнена теплом, паром и запахом ее любимой дорогой пены.
— Привет! — просиял улыбкой из этой пены темнокожий паренек ангельского вида; с его идеальных курчавых волос стекали остатки пены.
— Я — Рауль.
Из кухни донесся голос Бинга:
— Ну да, вот что еще я забыл!
2
Во что нужно облачаться, когда идешь к адвокату? В серое от «Марка энд Спенсера» — если ты Иви, и в полосатое от «Пола Смита» — если ты Бинг. И все-таки в антисептической приемной конторы «Снайл и сын» они казались нелепейшей парой. Иви сжимала руку Бинга. Она была рада, что у нее есть такая поддержка. При всей его склонности к забавам с Раулем здесь он был неотразим. Просто блеск!
— Мисс Крамп? — Мистер Снайл-младший стоял у открытой двери своего офиса. Все детали в полном соответствии, вплоть до лысой куполообразной головы и очков овальной формы. — Пожалуйста, заходите.
Кое-что существенное — так и звенело у Иви в голове, пока ее и ее сопровождающего вводили за тяжелые дубовые двери.
Близлежащий парк принес большое облегчение после духоты конторы. Иви сидела у пруда на скамейке, а Бинг расхаживал перед ней туда-сюда, распугивая местных уток, которые выпрашивали у них хлеб с таким чувством собственного достоинства, что оно исключало любую мысль о возможном отказе. Вид у Иви был ошарашенный, будто она только что выпала из вертолета, а Бинг хихикал от возбуждения.
— Дом! — воскликнул он в пятнадцатый, а может, в сто пятнадцатый раз. — Откуда ни возьмись! Целый дом, черт меня дери! — Носком мокасин он отшвырнул с дорожки обнаглевшую утку. — Двери, окна, стены, целая хибара!
— Полы, потолки… — вторила ему Иви.
— Возможно, даже и крыша. Ты хоть понимаешь, что все это значит? Ты богата, бэби!
Иви отстраненно улыбнулась.
— Ты забыл об условиях, Бинг, — заметила она ласково, поднимая руку с конвертом. — Я не так уж разбогатела…
— Какие условия? — Бинг выхватил у нее письмо. — После того, как он объявил, что какая-то милая старушка оставила тебе дом, я ничего не слушал. — Он уставился в текст.
Иви закрыла глаза. Милой старушкой была Белл О'Брайен. Такая отзывчивая, смешливая, озорная, всегда источавшая аромат роз и едва уловимый запах джина. Она была частью Ивиного детства. Когда-то давно, в двадцатые годы, Ивина бабушка и Белл сидели за одной партой в дублинской школе при женском монастыре; потом также рядом — на пароме, увозящем их в Англию, но уже двадцатилетние, хихикающие, голубоглазые.
