Бернадетт Стрэхн - А счастье пахнет лавандой!
Однако цели у этих двух молодых дам были совсем разные. Бабушка хотела стать просто медсестрой. Ее мастерство и навыки оказались невостребованными из-за замужества и груза материнских забот. А Белл ничто не мешало осуществить ее мечту. После первого же похода в пантомиму, будучи еще крошкой, она решила, что будет артисткой. Там, где не хватало таланта, спасали красота и задор, и так она исколесила всю страну, не пропустив ни одной театральной площадки. Постоянно в гастрольных поездках, в пьесах и мюзиклах, она не теряла связи со старой подругой. Так и не став звездной, карьера актрисы пошла на убыль еще до того, как бабушка, овдовев и вырастив детей, вновь обрела свободу.
Теперь две старушки вновь смогли проводить вместе много времени; Иви узнала Белл именно в этот период. Щедро усыпанной веснушками, с вечно торчащими вихрами семилетней Иви разрешалось наряжаться во все старые театральные костюмы Белл, накладывать толстый слой театрального грима, который все еще хранился в хрупких блестящих упаковках.
Белл и бабушка были единственными людьми, которых Иви посвятила в свою мечту стать актрисой. Старушки признали эту идею великолепной и составили ту самую восторженную аудиторию, которая восхищалась мелодраматическими импровизациями на темы принцесс, ведьм, грабителей банков и наследниц Викторианской эпохи. Представления проходили в подвале дома Белл, который в Ивиных воспоминаниях остался по-театральному меблированным, с вельветовыми шезлонгами и страусовыми перьями; где все утопало в ярких и насыщенных красках. Три верхних этажа, разделенные на отдельные квартиры, сдавали жильцам, и Иви помнила, как иногда бабушка по дороге домой, держа ее за руку в варежке, сетовала по поводу того, что эти жильцы «сосут Беллину кровь». Иви дрожала от страха и восторга, недоумевая, что бы это могло значить.
Потом ее любимая, забывчивая, со своей вечной сумочкой и необъяснимой преданностью Тэрри Вогану бабушка уехала и умерла. Ивина мама смертельно обиделась на Белл (проявив при этом такую активность, которая необходима разве что для победы на Олимпийских играх). А все из-за того, что Белл не пришла на похороны, объяснив это тем, что ей хотелось бы вспоминать свою любимую подругу живой и счастливой. Все понятно даже ребенку. Но разобиженная Ивина мама оседлала своего любимого конька, и с тех самых пор Иви никогда больше не видела Белл. Если уж быть до конца честной, то даже не вспоминала о ней в течение нескольких лет.
До сегодняшнего дня.
Бинг сворачивал письмо. Плечи его уныло опустились.
— Гммм… Странное условие. Что за забавная старушенция?!
— Она была замечательная, — сказала Иви просто. — Кажется, я поняла, что она имела в виду.
— Не могу сказать того же о себе. У меня создается впечатление, что она, оставив тебе кое-что ценное, постаралась все так ловко обстряпать, чтобы ты от этой ценности не получила никакой выгоды.
Но Иви полагала, что ей виднее.
— Слушай. Мне нужно кое-что сделать. Ты занят сегодня вечером?
— Да. Сегодня вечером я отдаю всего себя лондонской сцене.
Бинг пел в хоре в последней обновленной постановке «Джозефа». Он добавил:
— Я вернусь домой с пиццей, и мы все это как-нибудь обмозгуем. Идет?
Очень даже идет. Поцелуй, легкий аромат «Пако Рабана» — и Бинг исчез.
Иви отыскала станцию метро и купила билет до Сурбитона. Или, как она про себя называла это местечко, до Ворот Ада. Именно в Сурбитоне проживали ее родители.
Однако не истолкуйте превратно мысли Иви о Бриджит и Джоне Крампах. Никто из окружающих не связывал Виллоудинские Сады с преддверием подземного царства. Да и сама Иви была рабски предана своему курящему трубку и облаченному в удобный кардиган папе. Но упрямой, мало чего достигшей младшей дочери, Бриджит Крамп просто невозможно было разглядеть в матери всеми уважаемую даму, непреклонную, но с хорошими манерами, то есть такую, какую умудрялись видеть в ней окружающие. Иви она казалась посланцем Ада.
— Привет, чужестранка! — открыв дверь, агрессивно выкрикнула Бриджит. — Чем обязаны такой чести?
— Привет, мам. Мне нужно кое о чем поговорить с тобой и папой.
— О чем? — Бриджит в тревоге схватилась за дверь, тряпка выпала у нее из рук. — Что-то с работой? Денег нет? Мужчина? Ты, случайно, не…? — Она в ужасе оглядела Ивин живот.
— Э-э… мне можно войти?
Производя всестороннее предварительное очищение обуви на коврике у порога (что было непреложным условием для пожелавшего войти в дом номер двадцать пять), Иви пыталась успокоить маму:
— Не волнуйся. Я полагаю, у меня все в порядке.
— Тогда проходи. Ты застала меня врасплох, поэтому все в таком беспорядке.
По ее представлениям, все было в идеальном порядке. Судмедэкспертам, наверно, пришлось бы очень туго, если бы потребовалось доказать, что в этом помещении живут люди.
— Чай? — В вопросе Бриджит звучала уверенность ирландки во втором поколении; вопрос больше походил на приказ. — Присаживайся, а я пока посмотрю, что у нас имеется…
Стиль и язык — чисто дублинские, перешедшие от бабушки, а вот акцент — по-местному сглаженный.
В ирландском доме никогда не подают просто чай. Он сопровождается кулинарными изделиями или маленькими бутербродиками. В этот необычный день перспектива выпить чашечку чая со всякими такими штучками показалась Иви довольно заманчивой. Гораздо меньше успокаивал провоцирующий мигрень ковер в завитушках, несметное количество скляночек с ароматизаторами и мистическое мерцание оранжевых лампочек внутри фальшивого камина с искусственными угольками. Иви опустилась на удобную до неприличия софу, стараясь не нарушить порядок артистично разложенных подушек. Отчаянная борьба Бриджит Крамп за порядок в доме сводилась к тому, чтобы сделать жизнь шикарной, а изобилие подушек представлялось ей настоящим шиком. Ароматизаторы же хоть шиком и не считались, стояли на каждой отполированной до блеска поверхности.
— Будешь булочку с сосиской? — крикнула Бриджит через жалюзийную дверь, которая вела в кухню.
— О нет, мам, это слишком много.
— Ничего, съешь. Она крошечная. Ее и не видно. Посмотри! — Бриджит высунула булочку из-за двери.
— Ну давай. — Сопротивление бесполезно. Бриджит стремилась накормить каждого оказавшегося под ее крышей, будто он прибыл из голодного края. Сантехники, мойщики окон, свидетели Иеговы — все выходили от нее отяжелевшими, с крошками на губах.
Пустое продавленное кресло у камина красноречиво свидетельствовало о том, что мужской половины нет дома.
— Где папа? — поинтересовалась Иви, в то время как ее мама лавировала с подносом между столиками и всевозможными пуфиками.
