Влюбляться запрещено (СИ) - Тодорова Елена

Нередко Нечаев следует за мной в транспорт.

О, это я ненавижу больше всего!

После обеда троллейбус всегда забит. Но этому гаду всегда удается затолкать меня на заднюю площадку, чтобы уже там беспрепятственно гнобить.

— Ты такая фальшивка, Немезида. Просто жалкая пустышка, а строишь из себя Бог весь что. Не все на обертку ведутся. Умные видят тебя насквозь.

Голос у Егора Нечаева низкий и слегка хрипловатый, будто слегка посаженный. А еще его голос глубокий и неторопливый. Безжалостный. Проникновенный и въедливый. После этих поездок я долго не могу от него избавиться.

Как и от запаха Нечаева.

Я не знаю, что он приносит… Возможно, бензин или моторное масло. Но это не каждый раз. Что присутствует каждый раз, так это жар, густая острота и едва уловимая терпкость.

У Нечаева грубые, шершавые, нахальные руки.

Никто не смеет меня касаться. Никто. А он… Он смеет. Лезет без спроса к моим кистям, запястьям и даже к лицу. Любое его прикосновение порождает столь рьяное отвращение, что меня начинает мутить. Внутри разворачивается революция. Но я не вырываюсь. Не хочу выглядеть смешно.

— Отстань ты, чертов подонок! Сколько можно?! Тварь. Горилла. Отморозок. Ненавижу!!! — пыхчу я обычно Нечаеву в грудь, глухо дозируя кипящую внутри злость.

Главной, иногда невыполнимой задачей все это время остается не поднимать взгляда. Ведь от его хамских глаз цвета жженого меда становится душно до смерти.

Если мне удается отвернуться, Нечаев все равно не унимается. С гнетущим намерением тяжело прижимается к спине. Я пытаюсь не прогибаться, даже когда кажется, что вот-вот треснет позвоночник. Порой, когда от напряжения семь потов сходит, ищу опору руками. В троллейбусе кругом грязь и пыль, а мне приходится упираться ладонями в окно задней площадки. Нечаев отброс, говорю же: то, накрыв мою кисть своей, едва не ломая кости, агрессивно вдавливает ее в стекло, то льет мне на пальцы газировку.

Я терпеть не могу, когда марают мои вещи. Внутренне это доводит до неистовства. И вот эта мразина… Он постоянно меня пачкает! С января не было ни дня, чтобы я вернулась из школы чистой.

— А че ты такая мелкая, Филатова? Ты не думала о том, чтобы вырасти? Шея болит к тебе горбатиться.

Он действительно наклоняется каждый раз, когда хочет что-то сказать. Я против того пара, которым он обдает мою совершенную ушную раковину. Но… Лучше так, чем кто-то нас услышит. Я же сгребаю в кулаки его одежду, когда подтягиваюсь, чтобы отвечать.

— А че ты такой большой и тупой, Нечаев? Вся энергия уходит на мышцы? На мозги не остается? Свернись калачом и катись-ка ты домой!

К сожалению, его невозможно вывести из себя. Даже самыми отвратительными оскорблениями. Он слишком уверен, чтобы принимать всерьез чье бы то ни было мнение.

В ответ на такие выпады Егор чаще всего молчит. Смотрит прямо в глаза и молчит. И тем самым буквально вынуждает начать изворачиваться, молоть какую-то чушь. С ним мне некомфортно до жути. Особенно когда уголки его губ приподнимаются в улыбке. Ведь в ней нет ничего доброго. Только избыточная жестокость.

— Сестра-то покрасивее тебя будет, Немезида. Ты так… довесок.

Думаете, что в такие моменты мне хочется плакать? О, вы крайне сильно заблуждаетесь! Меня бьет та дрожь, которая грозит однажды перерасти в эпилепсию. По телу носятся не мурашки, а чернобыльские мутанты. И обитают они не только на поверхности моей кожи, но и глубоко внутри тканей. Уверена, они добираются даже до генетического кода.

Ох, как же отчаянно мне порой хочется отхлестать Нечаева по щекам.

Как бы это выглядело со стороны? Катастрофически!

Все, что я могу себе позволить — тихо и подло царапать врага. Забираясь ногтями под футболку. Нижняя часть его спины, должно быть, выглядит как реклама когтеточки. Я воочию не лицезрела, но спустя время шероховатость ощущалась столь явно, что хотелось урчать от потехи.

А что?

Никто не защищает меня, когда гад выкручивает руки. Всем плевать! Эти глупые троллейбусные бабки еще и смотрят осуждающе, словно я по доброй воле с этим австралопитеком контактирую!

Иногда Нечаев наглеет настолько, что лезет ко мне в портфель. И этому я, как и большинству его выходок, не могу препятствовать. Ему все нипочем! Даже если вкапываюсь маникюрчиком и деру его лапу. Он, не мигая, смотрит мне в глаза и терпит. А потом, когда у меня заканчиваются силы, достает все, что вздумает. Чаще всего мои школьные тетради, чтобы что-то там вычитать, перекрутить смысл, указать на ошибки — очередной способ поиздеваться.

— Я отличница! Не тебе меня учить!

— Твой отец директор гимназии. Естественно, ты отличница. Одно уточнение: дутая.

— Что?! Что ты себе думаешь, дубина?! Я разнесу тебя в пух и прах на любом конкурсе!

— Разве что только на конкурсе тщеславия.

— На любом!

— Ты же у зеркала больше времени проводишь, чем за учебниками. Листнул твои соцсети — сплошь убогие танцульки, бестолковое кривляние и кричащее самолюбование… Говорю же, ты — пустышка.

— А ты — бревно неотесанное!

— Звучит получше, чем пустышка.

— Знаешь что… Моя красота для тебя недосягаема!!! В этом все дело? Ты бесишься, потому что тебе со мной не светит!

Грязные глаза Нечаева так грозно блеснули, что я на миг допустила, будто попала точно в цель.

Но потом он заговорил.

— Знаешь что… — отразил с ухмылкой, которая тотчас вызвала безотчетную тревогу. — У меня никогда и мысли не возникало, чтобы причинить боль девчонке. Тебя же, Филатова, я готов удушить и сожрать. Это все. Ничего больше.

Толкнув его в грудь, я тогда вылетела из притормозившего троллейбуса за три остановки от дома.

Почему задело?

Не то чтобы я хотела нравиться Нечаеву… Но как он мог отрицать мою красоту?! Если я не красивая, то зачем вообще это слово нужно? К кому еще его применять?

Понимая, что придурок вновь явился, чтобы перехватить меня на выходе из гимназии, так нервничаю, что раньше времени тошнить начинает.

Черт.

Что мне делать?

Я не могу пожаловаться. Это исключено.

Однажды Нечаевы уже разрушили жизнь моих близких. И говорю я это не для красного словца. Без всякого преувеличения. Отношения между Филатовыми и Нечаевыми не нуждаются в романтической драме. Эта ненависть черна, как ад, и искренна, как рай. Из-за Нечаевых умерла моя бабушка, заболел дедушка, осунулся папа, потухла мама и чуть не ушла на тот свет сестра. Я тоже немало слез пролила. Казалось, что всему конец — счастья больше не будет никогда… Парадокс, но второе дыхание открылось с появлением в моей жизни ненавистного Егора Нечаева. А ведь это его старший брат нас всех довел, когда полез к сестре…

— Агния? — растерянно протягивает Виктория Сергеевна. Суматошно моргая, я с трудом возвращаюсь в реальность. — Очень рада, что книга тебе понравилась, — мягко напоминает о Ромео и Джульетте. Едва ли не впервые учителю приходится помогать мне с ответом наводящими вопросами: — Какой акт пьесы тебя впечатлил больше всего? Наверное, есть любимые цитаты.

— Конечно, — в запале подхватываю я.

И…

С улицы вновь рокот железного зверя доносится. А еще грубые голоса, громкий смех и дурацкий рэп. Абсолютно неосознанно мой взгляд вновь в ту сторону устремляется. Сидя на своем гребаном спортивном мотоцикле, Нечаев, очевидно, забавы ради, накручивает рукоятку газа, наполняя культурный центр не только бешеным ревом, но и клубами дыма.

Что за конченый ублюдок!

Как он смеет управлять транспортным средством с большим объемом двигателя, если по закону еще не имеет на это права? Хотя чему я удивляюсь… Это ведь один из Нечаевых! Закон не для них писан!

— Агния? — повторяет Виктория Сергеевна требовательнее.

Смотрит на меня в удивлении. Ждет ответа.

Любимые цитаты? Кто ж их, черт побери, помнит?

Выпаливаю совсем не то, что планировала:

— Прощать врага — значит убивать.

Эпизод четвертый: Высоконравственность кровной зарубы