Если бы не ты (СИ) - Ви Чарли

– На улице ночь, фонарик не включаю, чтобы аккумулятор не садить. Он нам ещё пригодится. Помнишь, что мы в аварию попали?

Киваю, и только спустя несколько секунд понимаю, что он не видит меня.

– Помню. И что теперь? Подмогу вызвали?

– Руки чувствуешь? – спрашивает Добрыня, игнорируя мои вопросы.

Прислушиваюсь к своему телу. Чувствительность постепенно возвращается. Руки огнём горят, будто в кипяток опустили. А Добрыня не останавливается, трёт их, дышит. От него жар идёт, как от печки, и я начинаю таять, словно сосулька. А с ощущением тепла приходит боль.

– Да, чувствую. Болят. И ноги тоже.

А ещё меня начинает бить озноб.

Добрыня сдёргивает с моих ног ботинки. И с жаром принимается разминать стопы.

– Ноги чувствуешь?

– Да, – чтобы не заплакать закусываю губу. Больно ужасно. – А что насчёт спасения? – снова спрашиваю его.

– Пока ничего. На улице метель не успокаивается, связи нет. Придётся просидеть всю ночь здесь. Утром, думаю, погода подуспокоится и сможем позвонить.

Вот только я точно знаю, что здесь и без метели связи нет.

– Главное – не спать. И греться, чтобы не замёрзнуть. Повреждений у машины нет, стёкла все целые, от ветра защита есть.

Мозги еле ворочаются. Пытаюсь вспомнить, что надо сделать в экстренной ситуации, и ничего не могу вспомнить. Единственное, чего мне хочется это согреться. Почувствовать тепло.

– А печку не включить?

– Нет. Машина набок завалилась. Мотор не завести. Даже если печку включу, она будет холодный воздух гонять.

– Чёрт, – не могу сдержать стон. Ну надо же было мне оказаться в такой ситуации. Словно посёлок не хочет выпускать меня.

– А костёр не развести? У меня спички есть.

– Утром попробуем. Сейчас идти в лес за ветками опасно, потеряться совсем можно.

– Пить хочется, – вслух озвучиваю свои мысли, и тут же вспоминаю, что у меня в сумке была бутылка с водой, если не замёрзла, а ещё даже булочка где-то была.

Не знаю, почему у меня так, но как только я попадаю в стрессовую ситуацию, мне безумно хочется есть.

– Можешь посветить немного? Я сумку свою поищу, у меня там вода и булочка были.

Добрыня молчит, но через пару секунд яркий свет фонарика освещает салон газельки и лицо Добрыни. У него порез через бровь и синяк на скуле, не представляю, что у меня на лице, потому что лоб очень сильно щиплет.

Осматриваюсь, сумка валяется у передних кресел, и тут я вспоминаю про нашего водителя.

– А дядя Миша где? – спрашиваю, но уже сама догадываюсь, какой будет ответ.

– Его больше нет. На улицу тело вытащил.

Горло схватывает спазм. Со мной так каждый раз, когда в отделении кто-то умирает.

Моё сознание до сих пор не может принять, что мы смертны.

Особенно страшно, когда ты сегодня ещё общался с этим человеком, а на следующий день его уже нет. И никогда не будет.

Страх смерти у меня появился, когда умер сначала папа, а через три месяца мама. Было сложно и очень больно. И хоть дядю Мишу я почти не знала, но всё равно мне жалко и его.

И самое страшное, что и с нами может произойти то же самое. Мы так и замёрзнем здесь, неважно ночью или днём, никто не бросится искать меня сюда. Кто знает, что мы этой дорогой поехали? Никто. И пока мы будем ждать помощи, никто даже не пошевелится.

Слёзы выступают на глазах, а в носу становится больно, от накатившихся слёз.

Я шмыгаю носом, пока роюсь в своей сумке.

– Чего ревёшь? – спрашивает Добрыня.

– Умирать не хочу.

– А я думал из-за дяди Миши, – усмехается он.

Разве над этим можно смеяться?

– А я и из-за дяди Миши и из-за себя. Не хочу, как он замёрзнуть.

– Не замёрзнешь. Держись рядом, и я тебя согрею.

Забирает у меня бутылку с водой, которую я пытаюсь открыть. И одним движением сильных пальцев откручивает крышку.

Вода ещё не замёрзла, но уже кусок льда в бутылке плавает. Делаю глоток, холодная вода неприятно скатывается в желудок, обдирая горло. Пить хочется невыносимо, но приходится пить маленькими глотками, греть воду во рту и только потом проглатывать.

Ночь кажется нескончаемой.

Сначала мы с Добрыней пытаемся говорить, но через час уже глаза начинают закрываться. Мы периодически друг друга окликаем, чтобы не давать спать.

Но в какой-то момент, когда небо уже окрашивается светло-серым, я смотрю в окно, с облегчением понимая, что ночь подошла к концу. Закрываю уставшие глаза на секунду и проваливаюсь в глубокий сон.

Глава 7. Что дальше?

Когда кажется, что вся твоя жизнь летит в тартарары, любое обычное событие, которое ты не оценил бы раньше, сейчас воспринимаешь как подарок небес.

Просыпалась я сегодня с ощущением, что прекрасно выспалась. Мне снилось что-то хорошее и радостное, я даже улыбалась во сне. Мне было тепло. Сильные мужские руки мужа обнимали меня так крепко, что я чувствовала свою нужность и его защиту.

Но стоило открыть глаза, как воспоминания ночи накрывают меня, словно лавина. И удар, и попытки согреться, и то, что мы договаривались не спать. И всё-таки уснули.

Удивительно, что не замёрзли.

Наверно, боженька пожалел бестолковых и послал тёплую погоду.

Прислушиваюсь, за стенами газели тишина, а в салоне не так уж и холодно. За ночь наверно надышали.

Добрыня спит, откинув голову назад, немного похрапывает.

Сейчас при свете дня можно оценить масштаб нашей аварии. Из рассечённой брови у Добрыни натекла кровь, шея и правая сторона лица измазана в ней же, жуткое зрелище. Немного приподнимаюсь, чтобы осмотреть его рану, и чувствую ягодицами утреннюю эрекцию.

Меня даже подбрасывает от этого.

Всё-таки мы незнакомые люди и как-то неудобно сидеть у него на коленях, хотя вчера я об этом не думала.

Стоит только встать на ноги, меня ведёт, и ногу пронзает острая боль.

– Чёрт! – вскрикиваю я и валюсь обратно на колени к Добрыне.

– Что случилось? – тут же следует вопрос, заданный, охрипшим сонным голосом.

– Кажется, что-то с ногой. Ночью не чувствовала боли, а сейчас наступить не могу, – аккуратно ощупываю бедро, спускаюсь ниже к колену. Больно становится, когда ощупываю голень.

– Она разбухла, – шепчу тихо и виновато смотрю на Добрыню.

Он устало трёт переносицу, пытаясь окончательно прогнать сон. Несколько секунд молчит.

– Можешь снять штаны? Или задрать штанину? – наконец говорит Добрыня. – Надо осмотреть ногу.

– Как? Здесь не развернуться. И к двери подняться я вряд ли смогу.

Газелька завалена набок и доскакать на одной ноге к выходу для меня нереально.

Добрыня решает вопрос очень просто, помогает мне подняться. И одним ударом ноги вышибает заднюю дверь, волна холода тут же врывается в наше нагретое убежище.

– Зачем? – только успеваю вскрикнуть я. – Теперь опять салон греть придётся.

– Не придётся. Мы здесь не останемся, – возражает Добрыня. Выпрыгивает из салона, снег скрипит под его ногами. – Время только потеряем. Надо идти обратно, откуда приехали. Должны же быть где-то деревни поблизости. Да и просто надо выбраться туда, где сеть ловит.

– А я как пойду? Со сломанной ногой?

– Может там просто ушиб. Иди сюда, – командует и протягивает руки.

– Я на холоде штаны снимать не буду. Мне ещё простыть осталось, – не знаю, почему я возмущаюсь. Просто внутри всё кипит от злости. Из-за этой аварии, из-за того, что опять холодно, из-за того, что он командует.

Как будто знает всё лучше.

– Я тебе дублёнку свою дам. Иди сюда. Не дури.

Но я упрямо стою на одной ноге. Перемирие, которое было заключено на ночь, больше не действует.

– обойдусь. Можешь, идти куда ты там хотел. А я здесь останусь.

– Ну, ну. И замёрзнешь к хренам собачьим, – вижу, что злится. Но я его не боюсь. После того, что со мной уже случилось, вот кого-кого, а Добрыню я не боюсь.

– Лучше замёрзнуть и дождаться людей, чем заблудиться. После бурана всегда проезжает трактор и дорогу прочищает, надо просто дождаться.