Огонь. Она не твоя.... (СИ) - Костадинова Весела

— А самое поганое… — Дмитрий прервал тяжёлое молчание, его голос стал ещё мрачнее, как будто он сам боялся того, что собирался сказать. — Я поднял медицинскую карту Насти, Аль…

— И? — Альбина резко подняла голову, её голос был резким, почти паническим. Она почувствовала, как её сердце сжалось, как будто предчувствуя удар.

— Наша кроха три раза попадала в больницу… — слова Дмитрия падали медленно, как камни в пропасть. — С травмами… И все три раза это совпадало с визитами Ярослава…

У Альбины потемнело в глазах. Она почувствовала, как пол уходит из-под ног, как воздух в лёгких становится густым, почти невыносимым. Она не могла поверить тому, что услышала. Это не укладывалось в голове, не помещалось в её картину мира. Ярослав был жестоким, циничным, подлым — она знала это, она видела это, она чувствовала это на собственной шкуре. Но садистом? Человеком, способным поднять руку на ребёнка? На Настю? Это было за гранью её понимания.

— Дима… Я не могу… — её голос сорвался.

— Я тоже… — угрюмо отозвался он, и в его голосе чувствовалась та же боль, та же беспомощность. — Аль… доказательства только косвенные… Ничего реального… Только даты, слова соседей, медицинские записи… официально — она падала… то со стула, то с лестницы…

— Но она его боится до смерти… — перебила Альбина, её голос дрожал. Кошмар, который до этого был лишь смутным предчувствием, теперь обретал чёткие, ужасающие очертания. Она вспомнила глаза Насти, полные паники, дрожь при упоминании Ярослава, её страх выйти из комнаты ночью. Всё складывалось в картину, от которой тошнило. — Дим… это какая-то херня… Соседи хоть что-то слышали? Крики? Стоны? Может потом что-то… по Насте?

— Ничего. Но, Аль, ты в курсе, что в квартире Эльвира сделала дополнительную звукоизоляцию?

— Пиздец…. — вырвалось у женщины.

— Соседи говоря, что Настя… она всегда была очень застенчива…. И тиха…. Головы не поднимала при встречах. Только когда Анна была с ней, она улыбалась. Анна последний год почти постоянно приезжала к Эльвире и Насте. И Аль…. Они ссорились. Сильно ссорились. Эльвира мать за две недели до ограбления из квартиры ночью выгнала с матом и криками.

— Анна… — проскрипела зубами Альбина. — Напиздела как всегда, Эличку выгораживая. Охуенная мать! — она машинально разломала в руках свою зубную щетку и с раздражением выбросила остатки в мусорку.

— Я знаю, — ответил он, его голос был тяжёлым, как будто он сам не хотел верить в то, что нашёл. — Но, Аль, это всё, что у меня есть. Пока. Я работаю….

Он замолчал, и она услышала, как он стучит по клавиатуре.

— Что будешь делать ты? — спросил через пару минут тишины, которая была необходима им обоим.

— Пойду до конца… — едва слышно отозвалась Альбина. — Если придется — на крайние меры….

И она знала, что так и будет.

Глядя на рисунок малышки, который та оставила у нее в кабинете — большой подсолнух, залитый ярким солнцем, прислушиваясь к шуму летнего дождя за окнами офиса.

— Варя, — позвала секретаря. — Казанцев пришел?

— Да, Альбина Григорьевна, — ответила помощница. — Он у себя… — она помолчала. — Тут он…. Он принес…. заявление…

Альбина тяжело закрыла рукой воспаленные глаза.

— Вызови его ко мне и занеси, что принес.

32

Он переступил порог кабинета, и его вид был едва ли лучше её собственного. Как всегда, безупречный костюм — тёмно-синий, идеально сидящий, с острыми стрелками на брюках — источал сдержанную элегантность. Терпкий аромат его парфюма смешался с едва уловимым запахом свежесваренного кофе, который он так любил. Но глаза… Его глаза выдавали всё. Пустые, словно выжженные изнутри, они принадлежали человеку, потерявшему в один миг всё, что имело для него значение. И всё же в них тлела искра непреклонной гордости — той, что не позволила ему опустить взгляд или уклониться от её вызова.

Альбина, подавив тяжёлый вздох, перевела угрюмый взгляд на лежавшее перед ней заявление об увольнении. Бумага, аккуратно сложенная, казалась холодной и безжизненной, как и атмосфера, сгустившаяся в комнате.

— Херово выглядишь, — вместо приветствия, Альбина жестом приказала Виктору сесть.

— Ночь была… херовой, — ответил он, садясь напротив.

— Да вообще пиздец, — согласилась Альбина, постукивая пальцами по поверхности стола. — Витя… какого хера?

— Альбина Григорьевна… — он оперся рукой на стол и потер лоб, было видно, что и у него жутко болит голова. — Я облажался….

— Облажался Улюкаев с колбасой, Вить. А ты — утопил нас в пиздеце…. А теперь оставляешь меня одну последствия расхлебывать! — голос Альбины приобрел стальные ноты. — Увидел Воронова и решил свалить от меня?

— Аль… я…. — он изумленно посмотрел на нее. — Альбина, ты же понимаешь, если я останусь…это ослабит тебя в аппаратной войне…. Миита…

— На это и расчёт был, Вить, — отрезала она, её голос стал ледяным. — Оставить тебя в Екате я не могу. Ты не просто Ярославу по ебалу дал, ты это сделал на глазах у представителя администрации президента! — Она повысила голос, каждое слово падало, как удар молота. — Миита тебя провоцировал, а ты, сука, повёлся, как мальчишка. Показал слабость! Как зелёный пацан, которого развели на эмоциях! Где, блядь, твой мозг был, Виктор? — Она резко ударила ладонью по столу, и заявление об увольнении, лежавшее между ними, чуть съехало в сторону.

— В член утек, Аль! — внезапно рыкнул он. — Ты сама-то не понимаешь, что ли? Я люблю тебя! Люблю до черноты перед глазами! Знаю, что ты меня не любишь, знаю, что не позволяешь себе слабости — в нашем деле это катастрофа. А я — позволил! И подставил и тебя и себя! — Он резко вскочил со стула, едва не опрокинув его, и, тяжело дыша, отошёл к окну. Его ладони с силой потёрли лицо, словно он пытался стереть с себя эту муку. За стеклом серый екатеринбургский пейзаж — бетонные коробки и низкое небо — только усиливал гнетущую атмосферу.

— И мало того, Аль… этот выродок был прав! — Его голос дрогнул, в нём смешались ярость и невыносимая боль. — Я убил своего сына! Понимаешь? Убил! Своими руками! Если бы я тогда… если бы я был рядом, если бы не… — Он замолчал, его зелёные глаза, обычно такие живые, потемнели, превратившись в чёрные омуты, полные вины и безнадёжности. — Мне теперь жить с этим всю жизнь… А вчера, когда он бросил это мне в лицо, прямо при всех…

— Он вывел тебя из игры, — ответила Альбина, её голос был ровным, как сталь, без единой трещины. Она сидела неподвижно, глядя на него, но в её глазах не было осуждения — только холодная ясность.

— К херам игру, Аль! — Виктор почти выкрикнул. — Он убил меня! Убил при тебе! Размазал мою душу по полу, а ты… ты стояла и смотрела!

— Нет… — после долгой паузы тихо сказала Альбина, её голос был едва слышен, но в нём появилась незнакомая мягкость.

— Что нет? — Виктор стремительно развернулся, его лицо исказила боль, смешанная с неверием. Глаза лихорадочно блестели, скулы заострились. — Что нет, Альбина? Какая женщина, узнав такое, захочет… иметь со мной дело? Хоть что-то общее иметь вообще?

— Я знала это, Вить… — Альбина смотрела ему прямо в глаза, не отводя взгляда. Её лицо оставалось спокойным, но в глубине зрачков мелькнула тень усталости.

— Что… — прошептал он, его голос сорвался, лицо побелело, как мел. Тени под глазами стали ещё темнее, делая его похожим на призрака. Он замер, словно боясь пошевелиться, боясь, что слова Альбины разорвут его на куски.

— Я знала это… — повторила она, медленно откидываясь на спинку стула. Её руки, сложенные перед собой в замок, казались единственным якорем в этом разговоре. — Вить, у каждого в этой компании за спиной своя история. Трупы, ошибки, провалы. У каждого, Вить. У кого-то не одна такая история, а десяток. Неужели ты думал, что я не проверила тебя, когда мы начали работать вместе? Мне нужно было знать, с кем я имею дело. Знать всё. — Она выдержала паузу, её взгляд стал тяжёлым, но в нём не было ни капли презрения. — Я знала про твоего сына. Знала с самого начала…