Ненужная мама. Сердце на двоих (СИ) - Лесневская Вероника
Мои руки, что висели плетьми вдоль тела, вдруг непослушно взметаются вверх. Пальцы судорожно сжимают неидеальный хлопок рубашки, выглаженной кое-как, наспех. Спустя годы Одинцову все еще не хватает женской руки. Это видно и чувствуется.
Одинокий. Брошенный. Ничей.
- Прости меня, Вик. Пожалуйста, - оторвавшись от губ, покрывает жалящими поцелуями мое лицо. – Прости, если сможешь когда-нибудь…
Соприкасаемся лбами, почти не дышим. Сначала смотрим друг другу в глаза, а потом я не выдерживаю и опускаю ресницы.
Гордей порывисто обнимает меня, словно соскучился по обычному человеческому теплу. Я тоже. Так сильно, что прижимаюсь к нему всем телом, уткнувшись носом в пульсирующую жилку на его мощной шее. Отпускаю заточенные в груди чувства наружу.
Кажется, нам никогда не было так уютно и хорошо вместе, как в эту секунду. Постоянно что-то стояло между нами. Мешало, болело, терзало. А сейчас… полный штиль. Наш корабль, перенесший шторм, останавливается посреди открытого моря. Выбирает курс.
- Мо-о-ой! – доносится истошный вопль из дома.
- Да-а-ай! – вторит ему другой голосок.
- Ма-а! Па-а! – звучит нескладно, но громко, как расстроенный хор.
Встрепенувшись, мы одновременно поворачиваемся в сторону массивных дверей, которые не в состоянии заглушить детские капризы.
- Думаю, Егору Натановичу нужна помощь, - тихо смеется Гордей, напоследок целуя меня в щеку, мягко и целомудренно. Ловлю хриплые, бархатные нотки, впитываю их и понимаю, что впервые слышу его смех, такой искренний и живой.
- Кто бы нам помог, - вздыхаю с улыбкой, спрятав удивление под невинной шуткой.
- Хочешь сбежать? Ворота рядом, - возвращает мою же фразу, а при этом обнимает меня одной рукой за плечи и ведет в дом, где уже стихают детские крики. Вопреки опасениям, дедуля быстро находит подход к внукам.
- Поздно. Отдохнем не раньше, чем отправим всех троих во взрослую жизнь, - выпаливаю, не заметив, что подсознательно присвоила себе Алиску. И ее отца. Объединила нас всех в одну семью, будто так и должно быть.
Смеемся с Гордеем вместе. В унисон.
Осекаемся, переступив порог, но, судя по настороженному выражению лица папы, он все слышал. Ничего не говорит, а лишь окидывает нас долгим, просвечивающим насквозь взглядом. Переключается на подбежавшую к нему Алиску, подхватывает ее на руки и усаживает на колени. Малышка подбирается вся, ковыряет цветастую юбочку маленькими пальчиками, стеснительно опуская голову. Двойняшки, бросив разорванную коробку, ревниво наблюдают за гостьей, покусившейся теперь и на их деда.
- Замечательная девчушка. Вот тебя я в семью охотно принимаю, - с добрым смешком обращается он к раскрасневшейся Алиске, а после косится на Гордея, словно намекая, что его – нет. И тот считывает немое послание, мрачнеет мгновенно. Впивается пальцами в мое плечо, словно оставляет свои метки, как дикий зверь, и не хочет отпускать, но, когда я вздрагиваю, нехотя убирает руку.
- Пап, давай обедать? – зову преувеличенно бодро. Пытаюсь смягчить их противостояние легкой, теплой улыбкой, но они хмуры и непробиваемы, как две скалы.
Мне категорически не нравится настрой мужчин – детской войны хватает с лихвой, чтобы еще отвлекаться на взрослую. Лучше пусть займут рты едой, чем руганью и взаимными претензиями. Я слишком люблю их обоих, чтобы принимать чью-то сторону, поэтому в случае скандала не испытаю ничего, кроме боли.
- Пойду проверю, как там наш гусь с яблоками в духовке поживает, - уловив мой намек, папа пересаживает Алиску на диван, потрепав по растрепавшимся хвостикам, вручает ей куклу из пакета, а сам шагает в сторону кухни.
Поравнявшись с Гордеем, неожиданно и резко останавливается, будто забыл что-то. Оборачивается и, укоризненно покачав головой, по-отечески похлопывает его по плечу, как заблудшего сына. Наклоняется, быстро шепнув пару слов, которые я не успеваю различить, и уходит.
- Все нормально? – взволнованно уточняю у задумчивого Одинцова.
Кивает, не вдаваясь в подробности, и переключается на детей.
- Па, ма, - зовет наша самая старшая, не справившись с упаковочной бумагой. – Па-ма-ги, - четко выговаривает по слогам, вкладывая в известное слово новый смысл. Кто же еще поможет, если не родители?
Вместе мы принимаемся разворачивать подарки. Алиска с Виолой сначала не могут поделить кукол, но после долгих уговоров все-таки садятся играть вместе. Старшенькая идет на уступки, а младшая наконец-то принимает сестричку. Рус держится особняком. Забирает плюшевого интерактивного медведя на батарейках, игрушечный набор юного врача – и устраивается на коврике чуть поодаль от нас, чтобы Гордей не подсматривал. Однако отвергнутый папочка все равно украдкой следит за сыном с тоской и затаенной надеждой.
- Вы поладите, - успокаиваю его, считывая все переживания без слов, и провожу ладонью по зажатому плечу. – Характер… - набираю полные легкие, чтобы на одном выдохе выдать: - твой.
- Ты слишком добра ко мне, Вика, я этого не заслуживаю, - горько усмехается, накрывая мою руку своей. Поглаживает пальцы.
«Потому что люблю», - проглатываю неуместное признание и, вспыхнув до корней волос от собственных мыслей, решаю оставить его ненадолго с детьми. Сославшись на то, что хочу помочь отцу с обедом, я покидаю гостиную.
Когда возвращаюсь, то чуть не выпускаю тарелки из рук, удивившись представшей перед моими глазами картине.
Гордей свободно устроился прямо на полу, согнув одну ногу в колене, в окружении детей. Девочки обложили папочку кукольными принадлежностями, крохотными платьицами и разноцветными резинками, а сами прижались к его бокам с двух сторон, устав от игр. Напротив – сосредоточенно пыхтит Рус, склонившись над растрепанным медвежонком. На шее у него – игрушечный стетоскоп, а на коленках – медицинский чемоданчик. Вокруг валяются лохмотья пухового наполнителя, батарейки, оторванные этикетки. Видимо, наш любознательный мальчик в очередной раз решил посмотреть, что у игрушки внутри. Он так все в доме перепотрошил – ни ругань, ни уговоры не помогают.
- Хм, сынок, надеюсь, это была операция, а не вскрытие, - задумчиво тянет Гордей, а у меня сердце млеет от его ласкового «сынок». Усмехнувшись, он поднимает несчастного мишку, ставит батарейки на место, поправляет липучку. - Патологоанатомов у нас в роду, насколько я знаю, нет…
- Значит, будут, - гремит голос отца за спиной. Он неспешно обходит меня и несет ароматного гуся к столу, ставит блюдо четко посередине. - Не такая уж плохая специальность. Единственный врач, который не несет груз ответственности за здоровье и жизнь человека, - продолжает размышлять вслух, и каждое его слово хлестко бьет по Одинцову, как безжалостная оплеуха со всей силы. - Ему не надо принимать роковое решение, которое может как спасти, так и разрушить чью-то судьбу.
- Может, вы и правы, - выдыхает Гордей, облокотившись о колено. И добавляет, будто сдаваясь: - Видимо, не ту профессию я выбрал.
- Не говори так, - строго осекаю его, передаю стопку тарелок папе, а сама подхожу к Гордею со спины. - Ты спас моего брата, - опускаюсь рядом, уложив ладонь между его лопаток. Нежно веду по спине вниз, чувствуя каждый позвонок под пальцами. Одинцов слишком напряжен, будто каменный истукан. Смягчается от моих прикосновений, но ненадолго.
- Садитесь за стол, обед остынет, - бурчит отец, а я лишь слабо ухмыляюсь. Сейчас он похож не на заслуженного врача страны, а на вспыльчивого ревнивого родителя, который переживает за дочь.
* * *
Не замечаю, как в домашних хлопотах пролетает оставшаяся половина дня. Вечером мы все, уставшие и измученные малышней, собираемся в беседке на улице. Рассаживаемся на подушках, укутываемся в пледы. Папа беседует с Гордеем на медицинские темы, я не вникаю. Лишь бы не ссорились. С трудом борюсь со сном, забравшись с ногами на широкую скамью. На свежем воздухе после насыщенного дня у организма садится зарядка. Кажется, не только у меня…
Алиска засыпает на коленях у Гордея, прижавшись к его торсу, пока он жестикулирует руками, активно объясняя что-то отцу. На малышку папин голос действует как колыбельная. Пока любуюсь ими, двойняшки возятся рядом со мной, забираются под плед, ощупывают меня ладошками, и я слишком поздно догадываюсь, чего они хотят.
