Мария Воронова - Книжная девочка
Посмотревшись в зеркало, она поняла, что выглядит безупречно. В чемоданах Натальи Павловны лежали не только старые вещи. Там был еще прекрасный вкус, который старая женщина привила своей названой внучке.
Она летела без багажа, и портье зарегистрировал ее на рейс прямо в холле. Нигде не пришлось ждать, и полет до Москвы показался ей едва ли не проще, чем поездка в маршрутке.
Женя первый раз в жизни летела в самолете, но не думала об этом. Все ее мысли были заняты мужем, в голове прокручивались разнообразные сценарии встречи.
Совершенно ясно было только одно: она очень соскучилась по Косте, по его близости…
Она увидела его издалека, такого родного и в то же время словно незнакомца.
Долгосабуров шел к ней, размахивая огромным букетом цветов.
– Женюта! – Он порывисто обнял ее, потерся щекой об макушку, сбив с головы берет.
– Костя… – напряжение последних дней отпустило, и Женя поняла, что плачет.
– Я испугал тебя, ласточка? – Муж поднял берет, энергично отряхнул и сунул себе в карман. Крепко взял Женю за талию и повел к выходу, так и прижимаясь щекой к ее макушке. – Прости, пожалуйста.
– Это ты меня прости, – всхлипнула Женя.
– За что?
– Так ты не сердишься?
– Я тебя не понимаю, честное слово!
Они вышли на крыльцо аэропорта, и тут же подъехала машина. Между водителем и пассажирами было стекло, раньше Женя видела такое только в фильмах.
– Костя, я должна тебе признаться, – решительно начала она. – Чтобы между нами не было тайн!
– Ну признайся, моя радость, – бормотал муж, крепко обнимая ее и закрывая рот поцелуем.
Как же она истосковалась по его ласкам!
– Прекрати, это неприлично, – из последних сил прошипела Женя.
– Согласен…
– Послушай! – Она с трудом освободилась от его рук. – Наш сосед – профессор Волчеткин, Милин начальник. Я с ним давно знакома. И я была в него влюблена раньше. Пока не познакомилась с тобой.
Долгосабуров снова остановил ее поцелуем.
– Ах, Женя, – сказал он наконец, – хотел бы я иметь такие же светлые тайны, как ты…
Оба притворялись спящими, и оба знали, что другой притворяется, и было очень уютно и тепло. Женя думала: они опять вместе в гостиничном номере, но теперь у них есть настоящий дом… И от этого жизнь стала не лучше и не хуже, а как-то правильнее. Женино сознание балансировало на грани сна, глаза слипались, но она так соскучилась по мужу, что не хотела засыпать.
В окне было видно небо, в нем висела яркая, тревожная, сверкающая луна. Женя подумала, что луна удостаивалась внимания литераторов чаще, чем все остальные небесные тела, вместе взятые. Уж больше, чем солнце, это точно. Солнце дарует жизнь, зато при луне происходит все самое интересное.
– Спишь? – прошептал Костя.
Она покачала головой.
– Хорошо… Я вот что хочу тебе сказать, милая…
От серьезности его тона Женя села в постели.
– Если вдруг ты поймешь, что больше не можешь со мной жить, ты скажешь мне об этом прямо?
– Костя, ты о чем? – Женино сердце екнуло.
– Вдруг ты поймешь, что я не такой, как ты думала… Ты же меня совсем не знаешь.
– Зато я тебя чувствую, – строго сказала Женя. – И не понимаю, почему ты несешь такую чушь!
Так резко она еще никогда не разговаривала с мужем. Но в этом определенно было что-то приятное…
– Ты смешная, когда сердишься, – он улыбнулся. – Мне так нравится!
– Мне тоже нравится сердиться, – призналась она. – Просто раньше я не могла себе этого позволить. Зато вот теперь развернусь!
– Ты переводишь в шутку серьезный разговор…
– Костя, перестань! Не пугай меня! Ничего не может случиться такого, чтобы мы расстались!
– Ты права, милая. Но помнишь, что писал Дюма? Есть одна вещь, которую не в силах изменить ни король, ни сам бог. Это – прошлое.
Женя крепко обняла его. Ей нравилось слушать, как бьется его сердце. Она чувствует каждый его нерв, каждую клеточку, каждое движение души! И ей понятно, что он хочет сказать. В его жизни были эпизоды, которых он теперь стыдится, и боится, что Женя о них узнает. Наверное, это связано с бизнесом. Но разве она станет его осуждать?
– Если прошлое нельзя изменить, – сказала она осторожно, – нужно его в прошлом и оставить. Было и уплыло. А я с тобой сейчас и навсегда!
Она думала, Костя обнимет ее и поцелует, но он только нежно погладил ее волосы:
– Не обещай мне ничего. Я заранее освобождаю тебя от любых клятв, которые ты не сможешь сдержать.
Видимо, он почувствовал ее страх, потому что быстро и крепко обнял ее.
– О каких клятвах ты говоришь, Костя? Ты имеешь в виду наше венчание? Разве оно не было для тебя просто ритуалом, традицией? Ты веришь в Бога?
– Как сказать… Я верю, что все вокруг нас, весь мир – Бог. Земля, люди, все – Бог. И любовь – Бог, и ненависть – Бог, и счастье, и горе. И церковь поэтому тоже Бог.
Женя вздохнула. Ей хотелось спорить, не может все быть Богом! Если бы это было так, люди и назвали бы Его – Всё! Но ведь есть свет и есть тьма, есть добро и есть зло…
– Костя, а я тоже бог?
– Нет, ты богиня, – засмеялся он. – Спи.
* * *Вернувшись в ординаторскую после плановой операции, Мила обнаружила на диване за шкафом Спасского.
– Что домой не идешь? – удивилась она и поставила чайник. Кофе кончился три дня назад, в железной банке остался только жуткий чай с отчетливым привкусом зубной пасты. – Последняя фаза профессионального унижения врача, – вздохнула она, – когда приходится самому покупать кофе и шоколадки. Так ты что домой-то не идешь?
– Жду Натуралиста. Он обещал отвезти.
– Устал?
Спасский энергично кивнул:
– Помнишь, в нашем детстве был фильм «Три веселые смены»? Это про меня. Сначала Побегалов аппендицит подсудобил. Целый день наблюдал, сомневался, а в пятнадцать пятьдесят девять, как домой идти, его озарило: типичная клиника аппендицита! Андрей Петрович, силь ву пле! А терапевту не показал. Я давай терапевту в ноги падать…
– Она же никогда не отказывает.
– Не отказывала, хочешь ты сказать. Побегалов целую неделю не мог сходить на кардиологию, выпустить бабке асцит[14], терапевт и взбеленилась. Жесткий бартер, говорит. Вы мне асцит, я вам консультацию. Согласился, что поделаешь. Аппендюк без затей, а вот с бабкой не так просто оказалось. Она совсем доходяга, еле дышит. Ее на стол положить – целая войсковая операция, я и согласился на сидячей каталке выпускать. Она в кресле, я – в позе бегущего кабана. Троакар[15] поставил, вода льется, я говорю: как вы там, товарищ старушка, и вдруг чувствую: в спину вступило так, что шевельнуться не могу. Бабулька приговаривает «спасибо, доктор, дай вам бог здоровья!», а у меня слезы текут.
