Мария Воронова - Книжная девочка
– Боюсь, что он не встанет у нас, но за предложение спасибо. Итак, что я могу передвинуть – прибить – повесить? Или выбросить? – Он протянул руку к стопке с фотографиями, но Женя остановила его.
– Не надо, – пробормотала она смущенно. – Понимаете, выбросить – это как обрубить последнюю нить, связывающую душу прежней хозяйки с нашим миром…
Она думала, что он будет над ней смеяться или посоветует обратиться к врачу, но он просто кивнул:
– Понимаю. Одежду я могу забрать в клинику. У нас постоянно привозят бомжей, им пригодится. Думаю, хозяйка была бы рада знать, что ее вещи согревают людей, пусть и никчемных.
– И правда… Я сейчас соберу.
– А письма и фотографии… Предложить в музей какой-нибудь? Скорее всего, музейные сотрудники на ту же помойку и выкинут… Но я видел, у вас есть кладовка в кухне. – Действительно, рядом с черным ходом притулилась маленькая кладовка, похожая на вертикально стоящий гроб. – Уберите пока все туда. А потом заставите мебелью и забудете.
– Так и поступлю.
Женя быстро сложила одежду в большой пакет, и Волчеткин ушел, взяв с нее обещание прийти на ужин. Женя встала под душ и подумала, что держалась хорошо, по-дружески свободно, и Руслан должен был понять, что связь между ними невозможна. Потом осознала, что он держался еще более дружески и, очень может быть, приходил с целью, противоположной той, которую вообразила она. Он дал ей понять: они добрые соседи, и ничего больше. Никакой романтики!
Ну и слава богу!
* * *– Ты уже переехала? – удивился Долгосабуров.
– Да, мне так здесь нравится!
В квартире не был проведен Интернет, приходилось разговаривать по телефону, не видя друг друга.
– Дождалась бы меня. Я волнуюсь, как ты там одна.
– Я хорошо, Костя, лучше, чем в гостинице. Прежние хозяева оставили кое-какую мебель, я сплю на диванчике, а когда ты приедешь, Волчеткины обещали дать нам надувную кровать.
– Господь с тобой, Женюта! Какая надувная кровать? И кто такие Волчеткины?
– Это наши соседи. Я же рассказывала!
– Что-то не припомню.
– Профессор Волчеткин – это Милин шеф! Он и нашел для нас эту квартиру.
– А, ну да.
Ей почудился холодок в голосе мужа. Женя испугалась. Она так любила его и была с ним так честна, что о возможной ревности с его стороны никогда не думала. Она была убеждена в том, что муж верит ей и никогда не станет сомневаться в ее честности.
Неужели она ошиблась?
– Если хочешь, я вернусь в гостиницу. – Она засмеялась, отметив, что ее смех звучит ненатурально.
– Решай сама. Кстати, – хмыкнул Долгосабуров, – ты адрес-то сообщишь? Или пусть мне любящее сердце подскажет?
Женя назвала адрес.
Он долго молчал, а потом отрывисто произнес:
– Не знаю, кто ты, Женя, ангел или дьявол, но точно не просто человек.
И повесил трубку.
Женя не помнила, куда положила телефон, как дошла до диванчика, как опустилась перед ним на колени, прижавшись щекой к холодной кожаной обивке.
Сердце билось, как сумасшедшее, но слезы не шли, а рот вдруг наполнился противным вкусом пепла. О, счастье сделало ее слишком свободной и беззаботной! Она вообразила, что их с мужем любовь выше глупых условностей. И ошиблась.
Она не сделала ничего плохого, она не виновата. Но от этого ее оправдания не станут убедительнее… Нет большой разницы, заводит ли женщина любовника или дает пищу для подозрений, что он у нее есть. Мужу это все равно.
«Волчеткины обещали» – ей было стыдно за эти слова, за фальшивый смех. Какой черт дернул ее купить эту квартиру? Чтобы притворяться перед мужем всю жизнь?
Женя подумала, что не сможет быть с ним полностью искренней, как раньше. И пусть она ничего не скрывает, но теперь ей придется взвешивать каждое слово, каждый поступок – не вызовет ли он подозрений.
Господи, ну почему она влюбилась именно в этот дом? Почему все испортила?
Тоска разрывала сердце и не находила выхода в слезах.
Женя сгорбилась на полу. Душевное страдание часто заставляет человека фокусировать внимание на житейских мелочах. Вот и она уставилась на резную планку внизу дивана и вдруг поняла, что это не планка, а выдвижной ящик.
Женя потянула его на себя. Внутри лежал большой фотопортрет. Почему его спрятали, почему не держали на стене вместе с другими снимками?
Она поставила портрет на рояль, чтобы лучше рассмотреть.
На черно-белой фотографии была изображена самая красивая женщина, которую только Жене приходилось видеть. Гордой посадкой головы на длинной тонкой шее она напоминала Нефертити, но не это было главным. И даже не удивительная соразмерность черт юного лица.
Женщина, а вернее, девушка, которой на снимке было не больше двадцати лет, пленяла чем-то загадочным, трудно передаваемым словами… В ней было завораживающее сочетание хрупкости и силы, душевной мягкости и гордости…
Женя так загляделась, что даже забыла о ссоре с мужем.
Девушка смотрела ей в глаза, смело и требовательно, будто хотела сообщить что-то важное для них обеих. Пришлось взять портрет в руки и напомнить себе, что это всего лишь черно-белые пятна на бумаге.
Женя решила отправить портрет в кладовку, но в последний момент передумала и поставила его на рояле.
О ссоре с Костей думать было тяжело, хотя в душе Женя была уверена: все будет хорошо. Но она предпочитала не давать воли этой уверенности, нарочно воображая всякие ужасы. Представив, как она, изгнанная жена, поджидает Костю в холле гостиницы, а он проходит мимо и наказывает швейцару больше ее не пускать, Женя поняла, что надо отвлечься. Она стала думать о девушке на портрете.
Это не хозяйка, та была старая женщина, а девушке сейчас должно быть не больше сорока – сорока пяти лет. Женя, конечно, не эксперт в фотоделе, но пересмотрела достаточно семейных альбомов, чтобы судить о времени снимка. Стало быть, родственница? Но разве могла такая девушка бросить на растерзание чужим людям семейный архив?
Возможно, она не знает, что случилось… Или она повзрослела, изменилась, светлое пламя юности погасло…
Женя заглянула в кладовку. Среди фотоальбомов и связок писем она укладывала сюда что-то похожее на записную книжку в мягком кожаном переплете. Ага, вот и она. Волнуясь, надеясь найти какие-то имена, Женя перелистала страницы…
Ее ждало разочарование. Это оказалась не записная книжка, а ежедневник, точнее сказать, просто дневник. Он велся довольно небрежно. Автор записывал мысли на ходу, чем и где придется, иногда поперек строк, иногда царапая бумагу.
Ближе к концу дневника обнаружилась запись:
«Раньше я не понимала траур. Оказывается, в нем глубокий смысл. Ты не знаешь, как жить, что делать, а тебе говорят – покупай черное платье и вари кутью. Это и есть смысл. Раз надо повязывать голову черным платком, то и жить надо».