Мария Воронова - Книжная девочка
Мила сочувственно погладила его по руке. Ей, как и всем медикам, приходилось поворачивать, переносить тяжелых больных. Радикулит обеспечен, короче говоря.
– Старушку укатили, – продолжал Спасский, – а я, заходясь, так сказать, предсмертным хрипом, позвал Натуралиста, чтоб разогнул. И он таки разогнул, негодяй. Сделал мне новокаиновую блокаду, после которой выяснилось, что новокаин я не переношу.
– Иди ты! – присвистнула Мила.
– Ага, – засмеялся Андрей Петрович. – Давление рухнуло, я чуть сознание не потерял. Потом полночи над тазиком-эвтаназиком висел. Зато спину отпустило.
– Шоковая терапия.
– Точно. И только мне полегчало, как нате вам – острый живот! Ты, Мила, наверное, замечала, если просто тебе лень работать, больные сыплются, как из рога изобилия, а когда что-то серьезное, бог тебе всегда передышку даст.
Мила фыркнула:
– Богу делать больше нечего, как регулировать тебе поток пациентов!
– Он же всеобъемлющ.
– Ты хочешь сказать: вездесущ.
– Вот именно. Пока я был при смерти, в приемник никто не сунулся. Дождались моего воскрешения.
– И что оказалось?
– Перфоративка. И мужик мутный. Неизвестно, когда заболел, клиники нет, газа на снимке нет, но меня не проведешь. Подал в операционную. Повторно ЭКГ, терапевт, опять ЭКГ, давление… Сидим намытые, ждем. Без пятнадцати восемь: «Инфаркта нет, можете начинать».
– Не повезло.
Спасский тяжело вздохнул.
– Я так устал, – сказал он. – Может, нескромно так говорить, но я всегда был художник своего дела, вдохновение какое-то было. А теперь готов примкнуть к коллегам, которые работают по принципу: как заплачено, так и нахреначено.
– Ты не такой. Да и благодарность нынче – большая редкость. Народ стал санитарно просвещенным, знает: «Вы должны! И не волнует!»
– Когда народ сообразит, что маленькая зарплата врача – это проблема не врача, а всего народа? Немотивированный врач думает не о том, чтобы больной поправился, а лишь о том, чтобы ему ничего не было за это лечение.
Да, подумала Мила, можно терпеть годы, десятилетия, но рано или поздно наступает предел. И самое обидное, что наступает он именно в то время, когда хирург находится на пике мастерства. У него есть клинический опыт, техника, интуиция. Он может все. Но именно в этот момент пропадает интерес к профессии, азарт и желание делать людям добро. Когда Мила только начинала работать, один профессор часто повторял: «Нельзя делать быстро, хорошо, вежливо и бесплатно. Что-то надо исключить». Тогда изречение казалось ей верхом цинизма, а сейчас она употребляла его сама. И у молодых интернов оно вызывало горячее одобрение и никакого морального конфликта.
– Как же я устал! – тоскливо повторил Спасский. – Мне почти пятьдесят, и что? Карьеры не сделал, науку не двинул, дом не построил, не то что дерева, даже помидора в парнике не посадил! Никчемную прожил жизнь…
– Что ты, Андрюша! – Мила погладила его по руке. – Прекрасная у тебя жизнь! Подумай сам, сколько народу ты спас. Давай на одних аппендицитах посчитаем. У тебя примерно сто десять дежурств в год, пусть один аппендицит за смену…
Спасский с веселым возмущением фыркнул, услышав эти явно заниженные цифры.
– Я по минимуму беру. И дальше по минимуму – пусть ты каждому из прооперированных продлил жизнь на десять лет. Но поскольку аппендицитом болеют в основном молодые люди, фактически на больший срок. Подумай, за два года ты даришь человечеству две тысячи лет, всю его историю от Рождества Христова…
Спасский посветлел лицом, но заметил, что со своей арифметикой Мила забывает про собственное кладбище, имеющееся у каждого врача.
– Даже если сто лет скостить, все равно огромный перевес в твою пользу. А сколько докторов ты поставил на крыло! Ты и сам, наверное, не помнишь… Дом не строил, помидоры не сажал, зато сыновей воспитал!
Вспомнив детей Спасского, Мила подумала и про его жену. Через двадцать лет супружества Андрей все еще был влюблен в нее. Достаточно было услышать, как он разговаривает с ней по телефону.
– А может, ты родился для любви, – вдруг сказала она. – Вы с женой появились на свет, чтобы встретиться и родить сыновей. Может, твои дети осчастливят человечество, кто знает?
– Не думаю, что человечеству стоит многого от них ждать.
Оба его парня унаследовали жилистую конституцию отца и пошли по спортивной линии. Старший учился в институте физкультуры, а младший уверенно побеждал на лыжне, но по части двоек мог заткнуть за пояс даже Валеру.
– Ну не они! Их потомки возьмут и спасут мир. Хоть через тысячу лет. Что мы этого не увидим, не значит, что этого не будет.
* * *Женя очень скучала по мужу. Она думала о мореплавателях, о путешественниках, которых жены не видели годами и все равно любили. О сосланных декабристах. Разве может ее разлука с мужем сравниться с тем, что пережили они?
К тому же у нее теперь есть дело, «гнездо, которое она должна свить».
В контексте «свивания» предстоял ремонт. Женя побаивалась его, вспоминая о ремонте на Петроградской. Мила тогда отчаянно ругалась с мастерами, без конца носилась по магазинам в поисках очередной, как она выражалась, «хрени», которая бы годилась для старой сантехники, а потом убирала мусор и отмывала полы. Женя помогала, не подозревая, что вскоре ей самой придется возглавить этот процесс.
В отличие от Милы, которая, вопреки желаниям Натальи Павловны, хотела поменять все, Жене не хотелось менять почти ничего. Ей казалось, что квартира полна очарованием старой жизни, и переделывать ее на современный лад было бы варварством. По сути, она собиралась провести не столько ремонт, сколько реставрацию.
Бригаду, троих мужчин средних лет, прислал управляющий Долгосабурова. Женя настроилась на постоянный контакт с угрюмым прорабом, однако, выслушав ее пожелания, он вежливо, но твердо дал понять, что такой контакт не требуется, а в случае необходимости он будет обращаться к ней сам.
Она жила в комнате с эркером, бригада работала в другой половине квартиры, и Женя стеснялась лишний раз туда зайти, чтобы не показаться взбалмошной новой русской. Она заглядывала в комнаты по вечерам, когда рабочие уходили, и с наслаждением вдыхала запах свежей штукатурки, казавшийся ей предвестником перемен.
В этой атмосфере диплом писался легко, Женя колотила по клавишам подаренного мужем ноутбука так быстро, будто кто-то диктовал ей текст, а потом от Кости приходила любовная эсэмэска, и Женя забывалась, глядя в пустоту, заново проживая минуты, проведенные вместе. Тело отзывалось истомой, и она думала, что нельзя, невозможно быть такой счастливой.
В ее душе царил покой и уверенность в муже. Они будут вместе всегда, пока смерть не разлучит их, а может быть, и дальше, кто знает… Но Женя суеверно пыталась гнать от себя этот покой, ведь судьба ждет, когда ты расслабишься, чтобы нанести удар. Она будоражила себя, заставляла тревожиться, придумывала всевозможные несчастья… Чем больше она нафантазирует несчастий, тем меньше их произойдет в действительности.