Инна Туголукова - Собака мордой вниз
– А ты уверена, что у нас до сих пор самая читающая?
– Конечно, – засмеялась она. – Ты, наверное, давно в газету не заглядывал.
– А что нынче пишут в газетах?
– Ну, например, удивляют публику разными смешными законами.
– Это какими же? О защите прав потребителя? О выборах депутатов Государственной думы? О пенсионном обеспечении?
– Это, конечно, смешно, – согласилась Соня. – Но кое-где пошли еще дальше. Я сегодня прочитала, в Америке в некоторых штатах гражданам и старушкам категорически запрещается поить рыбок в аквариумах спиртными напитками, управлять машиной с завязанными глазами, а замужним женщинам вставлять себе зубы без письменного разрешения мужа.
– Куда? – изумился майор Шарафутдинов.
– Ну как куда? – повернулась к нему Соня. – Ах ты!..
Он хохотал так искренне, по-мальчишески, и до того был хорош – большой, сильный, красивый, что Соня не удержалась и горячо поцеловала его в губы. И он ощутил эту ее страстность и на мгновение крепко прижал к груди. И… собственно говоря, на этом старая жизнь закончилась и началась новая. Другая.
К горлу подступила тошнота, и Гуля бросилась в ванную. А очнулась на полу в коридоре и не сразу поняла, как здесь оказалась, и не сразу вспомнила, что случилось. Она села, потирая ушибленную голову. Справа от затылка наливалась болью гематома, в ушах звенело, а в груди росла пустота и, словно огромная черная дыра, затягивала в себя прежнюю счастливую жизнь со всеми ее удачами и разочарованиями, планами и надеждами, радостями и бедами, такими теперь смешными и понятными. И так вдруг стало страшно, так больно и безысходно, что Гуля беззвучно закричала, прижимая к груди руки, будто пыталась удержать ускользающее счастье, покой и безмятежность. Но они неумолимо утекали сквозь пальцы, оставляя лишь горечь утраты.
Из ступора ее вывел скрежет ключа в замочной скважине. Значит, мать привела из садика Рушану. Маленькая Наиля спала в своей кроватке. Сколько же она здесь сидит? Час? Два? Или пару минут? А может, целую вечность? Надо бы подняться, не пугать ни мать, ни дочку, но не было сил. Да и какая, собственно, теперь разница?..
– Мамуля! – опешила девочка. – Ты что здесь делаешь?!
Она скинула шубку бабушке на руки и кинулась к матери, чуть не опрокинув ее на пол. Гуля ухватилась за дочку, как за соломинку, и притиснула крепко-крепко, заполняя зиявшую в груди черную пустоту родным теплым тельцем.
– Пойдем, пойдем! – вырывалась Рушана. – Я прочитаю вам стихи. Мы сегодня в саду учили для утренника. Бабуля еще тоже не слышала. Всю дорогу уговаривала меня рассказать, но я не уговорилась.
Она потащила мать в комнату и усадила на диван. Бабушка Фаина двинулась следом.
Рушана вышла на середину комнаты, лукаво улыбнулась и с выражением прочитала:
Плачет киска в коридоре,
У нее большое горе —
Злые люди бедной киске
Не дают украсть сосиски.
Чтоб у нашей кошки
Не замерзли ножки,
Мы сошьем ей тапочки
На четыре лапочки.
– Мамулечка, купи мне кошечку! – без перехода заныла она. – У всех в садике есть, только у нас нету.
Гуля отрицательно покачала головой.
– Ну почему? Почему ты не хочешь? – опечалилась девочка, но тут же нашла достойную альтернативу: – Тогда хоть роди мне еще сестричку! Или братика!
– Нет, – злобно усмехнулась Гуля. – Вот этот номер уж точно не пройдет!
– Бабуля, а может, ты родишь мне новую сестричку, если мама не хочет?
– Сначала переоденься и вымой руки, а потом мы с тобой поговорим.
Фаина дождалась, когда внучка выйдет из комнаты, и повернулась к дочери:
– Ну, выкладывай, что случилось?
Однако в комнате опять нарисовалась Рушана и многозначительно заявила:
– Мамочка, мамочка! Вы с бабулей не хочете купить мне кошечку и крадете мою улыбку, вот!
– Это ты сама придумала? Про улыбку? – умилилась Фаина.
– Нет, – честно призналась девочка. – Это придумал Георгий Андреев. Мой друг. Он еще стих про кошку переделал. Знаете как? «Злые люди бедной киске не дают надраться виски!» Здорово?
– Это уж не из сто ли пятьдесят седьмой квартиры?
– Да, – испугалась Рушана. – А ты не будешь ябедничать его маме?
– Хочешь, отведу тебя к ним в гости?
– Хочу! – обрадовалась она. – Только возьму с собой Барби.
– Что же ты, в куклы с ним играть будешь? Он же мальчик, ему неинтересно.
– Тогда пазлы про Незнайку…
Когда Фаина вернулась, Гуля рассказала ей про телефонный звонок.
– Во-первых, это может быть чья-то злая шутка, – предположила мать.
– А во-вторых, это может быть правда.
– А что изменится, если это правда? – вскипела Фаина. – Или Раф такой уж замечательный муж и отец? Чем он еще присутствует в вашей жизни, кроме отметки в паспорте и копеечной зарплаты? Ты хоть помнишь, как он выглядит? Когда он спал с тобой в последний раз? Может, вы куда-то ходите вместе? Или он помогает тебе по дому? Занимается дочерьми? Где он вообще шатается по ночам? Искореняет преступность? Томится в засадах?
– Ты его не любишь.
– А за что мне его любить?! Где он?! Ау!
– Разве любят за что-то? Любят просто так. Это ненависть имеет свои причины.
– Считай, что они у тебя появились.
– Но ведь ты сама говорила, что это может быть чья-то злая шутка?
– Ну, так давай проверим! Какие вопросы? Пойдем к театру и убедимся, шутка это или реальность.
– А если это окажется правдой?
– Лучше уж знать правду. Все равно ведь теперь изведешься на пустом месте.
– Но с этой правдой придется что-то делать.
– Вот тогда и подумаем, что с ней делать…
Они стояли за стеклянными дверями фойе, глядя на толпу, штурмующую гардероб. И Гуля начала уже успокаиваться, когда увидела их – Рафа под ручку с незнакомой молодой женщиной. И сердце, дрожавшее до этого, как овечий хвост, вдруг забилось тяжело и больно, словно молот, сокрушая, разбивая вдребезги ее жизнь. Она хотела убежать и не могла стронуться с места. Стояла и смотрела сквозь пелену подступающих слез, как они идут и болтают, склоняясь друг к другу, как льнет к нему эта чужая женщина и как он смотрит на нее – Раф, ее муж.
И вдруг она, эта чужая, поцеловала его, горячо, прямо в губы, и Раф на мгновение прижал ее к груди. И Гуля ощутила всю силу захлестнувшей их страсти. И темная эта сила, подхватив ее, понесла прочь от страшного места. Но мать, поймав за руку, втащила ее в фойе и, прикрываясь дочерью, словно щитом, заголосила:
– Ах ты, сучка ты рваная! Ты что ж это делаешь?! Люди добрые! Поглядите! При живой жене к мужику в штаны лезет!
И Гуля зажмурилась, чтобы не видеть собравшейся вокруг толпы, довольной неожиданным продолжением шумного спектакля. И потрясенного лица Рафа, инстинктивно прикрывшего собой свою спутницу. И рванулась, чтобы убежать, но мать держала крепко. И закрыла ладонями уши, чтобы не слышать, но слышала каждое слово:
