Мари Фишер - Нежное насилие
– Даже не знаю, с чего это я вдруг такое сказала.
– Не надо извиняться, Катрин. У вас был напряженный день.
Она сочла за лучшее больше об этом не говорить.
Он сделал знак официанту, оплатил счет, принял квитанцию и попросил вызвать такси. Они подождали в гардеробе.
– Хороший был вечер, – сказала она.
– А не остаться ли вам в Гамбурге на уик-энд? Она задумалась над этим предложением. Он затаенно улыбнулся, и сам за нее ответил:
– Нет, подобной неприятности вы, конечно, причинить матери не можете.
– Ну, не совсем так, – протестующе воскликнула она, – уверяю вас! Мама предоставляет мне полную свободу.
– Как мило с ее стороны.
– Не смейтесь надо мной, господин Клаазен, – резко сказала она, – я этого не переношу. – И поддаваясь охватившему ее упрямству, даже понимая, что поступает подобно капризному ребенку, добавила: – Мне, между прочим, вовсе не требуется такси. Я могу с таким же успехом добраться до пансионата и пешком. Тут всего-то пять минут ходьбы.
– Об этом и речи быть не может. Не думаете же вы всерьез, что я позволю вам одной ночью бегать по улицам!
Перед такой решимостью она капитулировала.
– Ну, если вы настаиваете… – пожала она плечами.
– Да, настаиваю. Не говоря уже обо всем прочем, на вас даже нет пальто.
– На вас-то тоже нет.
– Я знал, что поеду домой на такси.
Они взглянули друг другу в глаза и не смогли удержаться от смеха.
– Ведем себя, как малые дети, да? – спросила Катрин. – Да, да, знаю, это я первая начала.
– Поразительное признание. Но я слишком хорошо воспитан, как кавалер старой школы, чтобы ставить вам это в вину.
– Ваше такси у подъезда, господин Клаазен, – объявила гардеробщица.
– Спасибо, Герда.
Он прошел вперед, поднялся по ступенькам, отделяющим вход в ресторан от улицы, и открыл перед Катрин дверь. Таксист, зарабатывая чаевые, вышел из машины и открыл дверцу со стороны тротуара. Клаазен обошел такси и сел со стороны проезжей части. Катрин устроилась в уголке. Он назвал водителю первый из двух адресов. Двигатель заурчал, машина тронулась.
– Стало действительно довольно-таки прохладно, – заметила она.
– Это типично для гамбургских ночей.
Катрин была благодарна ему за то, что он не пытался привлечь ее к себе или хотя бы сесть поближе.
– Кстати, вы уже бывали на Реепербан?[32] – спросил он.
– Нет. Никогда.
– Тогда побываем, и обязательно вместе. Жаль, что теперь там уже совсем не так, как когда-то – даже наполовину не так интересно.
– Я бы с удовольствием посмотрела.
– Тогда я ее вам покажу, – с готовностью произнес он.
Но она сразу обратила внимание на то, что он не предлагает никакого точного срока. Он ведь не сказал ни «завтра вечером», ни «послезавтра», ни даже «при вашем следующем приезде». Обещание было очень неопределенным, и если бы ей захотелось, чтобы он его выполнил, то пришлось бы напоминать. Но в ее планы это вовсе не входило.
Когда машина остановилась, она протянула ему руку.
– Спокойной ночи, господин Клаазен. И еще раз спасибо за все.
Эрнст не принял ее прощального жеста.
– Минутку, Катрин, я тоже выйду. – Обратившись к таксисту, он попросил подождать.
Входная дверь «Пансионата Кройц» была скрыта в темноте.
– Тут бы карманный фонарь пригодился, – заметил Клаазен.
– Не посветит ли нам водитель? – предложила Катрин.
– Хорошая идея!
Пока он шел к такси, чтобы передать просьбу водителю, она лихорадочно искала ключ на дне своей сумки. Это ей удалось, когда Клаазен уже вернулся. Катрин торжествующе подняла его в свете обращенных к ним фар.
– Вы тут стоите как Статуя Свободы, – пошутил он, беря у нее ключ. – Разрешите, я открою.
Щелкнул замок. Катрин нажала плечом на дверь и открыла ее лишь настолько, чтобы проскользнуть внутрь. Он вынул ключ из замка и подал ей. Они стояли вплотную друг к другу. Если бы не ослепительный свет фар, он, может быть, и решился бы ее поцеловать. Или, может, она сама на миг нежно прижала бы губы к его щеке.
Катрин облокотилась на дверь, держа в одной руке ключ, в другой – портфель, и сказала всего лишь:
– Доброй ночи, господин Клаазен! Счастливо добраться до дому!
– Приятных вам снов, Катрин! – ответил он. – Завтра увидимся.
В тот самый момент, когда он повернулся, чтобы идти назад, водитель ослабил свет.
Переход от слепящей яркости к полному мраку был столь внезапным, что Клаазен сразу же исчез, словно проглоченный тьмой. Катрин знала, что и он ее не видит и что никакого знака от него уже ждать не приходится. Но все же она не сделала ни шага, пока машина не пришла в движение. Только после этого она полностью раскрыла дверь дома.
К своему облегчению, Катрин заметила, что над столиком в прихожей горит ночной светильник, и ей не придется нащупывать дорогу в темноте. Она замкнула дверь изнутри, хотя и не знала, нужно ли это делать. Во всяком случае, госпожа Кройц ни о чем таком ее не просила.
Чтобы никого не беспокоить, она сняла свои лодочки и прокралась вверх по лестнице в чулках. Сисалевая ковровая дорожка щекотала пятки. Войдя в номер, она разделась, сняла макияж, положила крем на лицо, затем сполоснула чулки и скользнула в постель. Выключив лампу на ночном столике, она подложила руки под голову, чтобы теперь, в полном покое, подумать о своем разговоре с Эрнстом Клаазеном. Для сна она была, как ей казалось, слишком возбуждена.
Но уже через несколько минут свернулась калачиком. Граница между явью и сном стала исчезать, и она даже не заметила, как полностью погрузилась в объятия Морфея.
Утром Катрин проснулась в привычное время – ровно в семь. Будильник был не нужен, она чувствовала себя совершенно бодрой.
Катрин еще немного повалялась, потягиваясь и распрямляясь, сладко позевывая. Она вспоминала, о чем размышляла ночью, перед тем как заснуть. И пришла к выводу, что Эрнст Клаазен не думал всерьез, будто она действительно может остаться в Гамбурге на уик-энд, когда предлагал ей так поступить. Иначе он подождал бы, пока она выскажет свое окончательное решение. Если она не может с семьей переехать в Гамбург насовсем, это ведь еще не значит, что ей заказано пробыть здесь пару дней.
Но если Эрнст этого действительно не хотел, то зачем вообще заговорил об этом? Всего лишь играет с ней, что ли? Катрин ничего не понимала.
Она пришла к выводу, что вообще очень мало о нем знает. Клаазен рассказал ей о своем детстве, и она восприняла это как доказательство его доверия. Но о чем, собственно, говорит тот факт, что его отец тиранил семью, а он, сын, с детства встал на защиту женщин? В женской сущности он разбирается хорошо – это она уяснила во время их прежних встреч и в ходе редакционных заседаний. Он имел представление о женских чаяниях, помыслах, мечтах, слабостях, достоинствах. Поэтому-то его журнал и пользуется успехом. В целом он к женщинам относится хорошо, это не подлежит сомнению.
