Мари Фишер - Нежное насилие
– Вовсе нет. Вы уже знаете, мне интересна каждая ваша мысль.
– Но вообще-то мне совсем не свойственно говорить без умолку.
Он, протянув руку через стол, коснулся ее пальцев.
– А мне это по душе.
Они посмотрели друг другу в глаза, и Катрин опустила взгляд первой.
Он заметил это и убрал руку.
– Чего бы вы хотели на десерт?
– Ничего! Ничего не надо. Бифштекс был так хорош! Если съесть что-то еще, это только испортит впечатление.
– Но чашечку кофе вы все же со мной выпьете?
– Охотно, – согласилась Катрин, подумав, что это поможет ей сохранить бодрость завтра утром.
Официант, хотя и был в этот момент очень занят, не терял из виду их столик. По знаку Эрнста Клаазена он сразу же подошел к ним, еще раз наполнил бокалы и записал заказ.
– Своими вопросами вы показали, что хотели бы понять, можно ли самому определять свою судьбу или приходится подчиняться внешним силам, ведь так? – спросил Клаазен, когда они снова остались вдвоем.
– Да, – ответила Катрин, – именно так.
– Если говорить о ребенке, то думаю, что он не имеет иного выбора – обязан подчиняться родителям, братьям и сестрам, учителям, домашним обстоятельствам. Только очень счастливое дитя имеет возможность выработать себе мир собственных представлений. Что касается развода ваших родителей… Независимо от того, можно или нельзя было его избежать, вы были совершенно бессильны что-либо сделать. Это же относится к вихрю чувств в то время, когда вы впервые полюбили. Только став взрослым, человек способен самостоятельно определять ход своей жизни. И наоборот: если человек сам определяет свою жизнь, значит, он взрослый.
– Тогда, – заметила Катрин, – мне до этого еще далеко.
– Но у вас есть шансы.
– Правда? Я в этом совсем не так уверена.
Клаазен вздохнул, и она почувствовала, что он хотел бы еще раз призвать ее переехать в Гамбург. Она мысленно поблагодарила его, что он этого не сделал.
– Мне было бы интересно узнать, – быстро сказала Катрин, – как прошло ваше детство.
– Мои родители не разводились, – произнес он. – Но от этого не легче.
Она не задавала больше вопросов, ожидая, что он по собственному побуждению расскажет о себе.
Через некоторое время он так и сделал.
– Мой отец был классным наставником. Умный, образованный человек, ярый приверженец порядка. Не думаю, чтобы он когда-нибудь изменял матери. Но тиранил ее, тиранил нас всех – мать, сестру и меня. Меня, по правде говоря, меньше всего: ведь я был мальчиком, маленьким мужчиной. Но вот женщины, в его глазах, были существами никчемными. Ему казалось даже излишним выслушивать их мнения. Когда они хотели что-нибудь рассказать, он принципиально углублялся в чтение газеты или делал вид, что читает книгу. Его неуважение к ним сводило меня с ума. Я злился так, что готов был наброситься на него с кулаками. Но, разумеется, сила была на его стороне.
Официант принес кофейник, чашки и ложки на серебряном подносе и вазу с печеньем. Налив кофе в чашки, он быстро удалился.
– А ваша мама? – спросила Катрин.
– Она была вовсе не глупой, не слабой физически, но не смела возражать отцу. Ее воспитали в убеждении, что мужчина – венец творения, и именно ее покорность, вероятно, побудила отца взять ее в жены. Она, видимо, не принесла большого приданого, и этим он ее постоянно попрекал. Она подчинялась всему, в том числе и приказу отца вести учет расходов за каждую купленную пуговицу, за каждую конфету. И еженедельно была обязана представлять мужу свои отчеты. Ужасно! – Он содрогнулся.
– Судя по тому, как вы это описываете, у нее, видимо, даже не было возможности купить себе хоть какую-нибудь красивую вещь.
– Именно так. Не было. Если мне или ей требовалось что-то из одежды, маме приходилось просить и умолять, чтобы отец дал разрешение. Сестре с помощью лести лучше удавалось добиваться от него согласия на те или иные расходы.
Она пила черный кофе, не прикасаясь к сливкам и вкусному печенью.
– У Этель был очень хороший голос, – продолжал Клаазен, – сопрано. Она пела в церковном хоре. И хотя отец в какой-то мере гордился ею, он отказывался оплачивать ее обучение. С его точки зрения, это были выброшенные деньги. «Ты ведь все равно выйдешь замуж, – был его аргумент, – тогда будешь рада, что у тебя приличное приданое». Напомнил он ей об этом и тогда, когда сестра, сдавшись, впрочем, слишком рано, махнула рукой на свой талант и действительно вышла замуж, только чтобы убраться из дома отца. А он говорил: «Вот видишь, как я был прав».
– Значит, потому вы и прониклись желанием что-нибудь сделать для нас, женщин, – заметила Катрин.
– Да, с самой ранней юности.
– Как, наверное, хорошо иметь такого брата!
– Для сестры я сделать ничего не смог. Или почти ничего. Она была на пару лет старше меня.
– Но уж вы-то, по крайней мере, наверное, не дразнили ее, как это делают другие мальчишки.
– У нас были свои серьезные ссоры. Я считал отвратительной ее манеру подлизываться к отцу и не скрывал этого. – Эрнст провел рукой по подбородку, словно проверяя, не пора ли побриться. – Но, конечно, это случилось уже в поздние годы, а, когда я был совсем мал, отец был для меня чем-то недосягаемым, вроде Бога.
– Наверное, он тоже страдал от вашего критического к нему отношения, – предположила Катрин.
– Нет, ничуть. Он считал себя полностью правым, а мое сопротивление ему даже нравилось. Он полагал, что я еще освою «правильное» отношение к женщинам.
«И действительно освоили?» – чуть не спросила Катрин, но затем сочла подобное замечание провокационным.
– Ваши родители живы?
– Отец еще жив.
– И сегодня вы с ним лучше понимаете друг друга?
– Этого утверждать нельзя. Мы оба пытались общаться цивилизованно, но наши мнения решительно обо всем настолько различны, что схватки возникают при малейшем поводе.
– Он, конечно, осуждает вас за то, что основали женский журнал, – заметила Катрин, – и, наверное, прочил вас в учителя.
Он расхохотался.
– Должен признать, что вы проникли в самую суть. Катрин допила кофе.
– Мне кажется, пора закругляться. Со стороны бара на нас посматривают уже весьма красноречиво.
– Выпьем еще чего-нибудь?
– Нет, благодарю вас, господин Клаазен. Должна заметить, что я довольно сильно устала.
Сразу же после этих слов Катрин осознала, что это не так, что она готова проболтать с ним хоть всю ночь до утра. К тому же ее замечание было бестактным, ведь она сделала его в тот самый момент, когда Эрнст стал так откровенен. Досадуя на себя, она взглянула на него смущенно.
– Даже не знаю, с чего это я вдруг такое сказала.
– Не надо извиняться, Катрин. У вас был напряженный день.
