Острова объяты тьмой (СИ) - Лангрейн Тори

В нескольких метрах от него Максим, всё ещё тяжело дыша, пытался прийти в себя. Все эти жалкие минуты хаотичного бега по джунглям растянулись для мужчины в часы. Но добравшись сюда, он наконец почувствовал облегчение. Припав на колени перед бессознательным телом Петра, Максим выронил пустой шприц из ослабевших пальцев.

Успел, он совершенно точно уложился в нужное время, и, кажется, тело действительно перестало так бешено трястись. Но теперь почему-то начало мутнеть сознание.

— Вот смотрю я на тебя, Максим Сергеевич, — задумчиво начал Тимур, — и понимаю: не так уж родители были неправы, когда отреклись от вашего цивилизованного общества. Ведь оно так же спокойно принимает тебя — лицемера и ублюдка — как и с легкостью отвергает любого, кто выглядит, думает и говорит иначе.

Ответные слова ядовитой слюной застыли на языке, и Максим уже чувствовал, как в мозгу натянулась невидимая струна. Как тело его готово броситься на сукиного сына, чтобы доказать тому, что без боя здесь никто сдаваться не собирается. Но затихшие было спазмы скрутили внутренности с новой силой, словно бы между ними оказались раскалённые добела угли. Однако на этот раз всё чувствовалось иначе. Боли не было, а ощущения, тягучие и колкие, концентрировались где-то внизу живота. И будоражащими волнами спускались к паху.

— Что ты там мычишь? — спросил Тимур, встав вполоборота, чтобы видеть лицо собеседника. — А, я отвлёкся? Премного тебе благодарен, что следишь за ходом моей мысли. Ты, оказывается, умеешь слушать, хоть и не особо слышишь. Так вот, господин директор, мы с тобой не закончили одну интересную беседу.

Я ведь уже говорил тебе, что такое насилие?

Более страшное из его проявлений — это насилие моральное. Почему? Потому что в отличие от тех же синяков, оставшихся после побоев, надломленную психику никак не докажешь. Даже самому себе. И мир в одночасье скатывается в дыру, ведь никто вокруг: ни коллеги, ни друзья, ни родные — просто не понимают всего ужаса того, что с тобой на самом деле случилось. Да и сам ты особо не понимаешь. Но продолжаешь падать вниз. А там, на дне бездны, тебя ничего не ждёт. Кроме, пожалуй, изоляции от социума, депрессии и самоубийства… На твоё счастье, Максим Сергеевич, до последнего пункта Аня не добралась.

Помрачнев, Тимур сомкнул руки на своих плечах и на несколько долгих минут замер. В молчаливой задумчивости он наблюдал за лихорадочными движениями мужчины, который в попытках растормошить бессознательное тело перед собой, склонялся над ним всё ниже. Казалось, Максим старался не потерять связь с реальностью. Или порывался сделать Петру искусственное дыхание, но мысли его отчего-то наливались алой тяжестью свинца. Язык едва ворочался, потому прорычать Тимуру парочку матерных конструкций в ответ никак не выходило; да и дыхание становилось не столько затруднительным, сколько просто тяжелым. Как при сильном сексуальном возбуждении.

— Не отвлекайся, — с угрозой выговорил Тимур, подходя ближе и заставляя Максима вновь обратить на себя внимание приставленным к его подбородку дулом пистолета. — Знаешь, приятель, я тут подумал и понял, что поступаю нечестно. У нас же свобода слова, да? Но дай я тебе возможность высказаться, ты бы, безусловно, был против, чтобы тебе лили в уши какой — то бред. Ты бы начал отстаивать своё сраное мнение, требовал выпустить тебя, оставить в покое. Или пытался принизить в своей излюбленной манере, что-то вроде: «Эй, парень, кто дал тебе право хамить мне?» — Тимур со злостью ухмыльнулся. — Но ответь мне только на один вопрос, Максим Сергеевич. Только один маленький, но ебущий мою голову вопрос: кто лично тебе дал право теми же способами измываться над ней?

Когда лица его коснулся холодный металл пистолета, Максим в вялой попытке спастись ухватил дрожащими пальцами запястье Тимура. Дёрнул было в сторону, чтобы отвести оружие от себя, но казавшаяся такой хилой чужая рука неожиданно налилась сталью. И ни на миллиметр не двинулась с места, какие бы остатки сил мужчина не прилагал.

До затуманенного, вспыхивающего странными образами сознания Максима с трудом доходило происходящее. Хорошо уже было то, что примятый его телом Пётр явно начал подавать признаки жизни. Всё ещё лёжа на спине, с закрытыми глазами, он принялся неразборчиво постанывать, протягивать к телу Максима руки, оглаживать бока и спину, словно бы в попытках что-то отыскать.

— Амилнитрит, который ты вколол себе, помимо прочего, расширяет анус, — назидательно изрёк Тимур. Точно знал, что Максим услышит и всё поймёт даже в том агонизирующем состоянии, в котором находится его мозг. Более того, он это запомнит, как и всё последующее, что должно произойти между ним и Петром. Безопаснику Мишель ввела афродизиак посильнее, чтобы совсем не соображал, кто перед ним находится, но с жаждой самца в период спаривания стремился удовлетворить одну вполне конкретную потребность.

Руку с пистолетом Тим отвёл в сторону. Все равно не собирался им пользоваться, так, подстраховался на всякий случай, если препарат вдруг даст сбой, и Максим будет брыкаться до последнего. Но даже тогда пришлось бы только припугнуть выстрелом в воздух, потому как смерть — это совсем не наказание.

— Эй, Максим Сергеевич, — позвал Тимур отчего-то вдруг низким до хрипоты голосом. — Я ведь ждал этого момента с тех самых пор, как понял, что не уберёг очень важную часть себя. Так ждал… и в итоге оказался страшно разочарован. Стоило ли оно того? Чёрт знает. Простит ли меня Анна? Тоже неизвестно. Но одно мне ясно точно: ты в её жизни больше не появишься. Никогда.

Он отвернулся, не желая смотреть, как очнувшийся, но бывший явно не в себе Пётр с рычанием опрокидывает тело Максима наземь. Что там произойдёт дальше, Тимура не интересовало. Каменистый выступ обрыва он покинул как раз в тот момент, когда два грузных мужских тела слились в страстных объятиях на фоне яркой тропической луны.

И забудешь всё, как страшный сон

Она снова очнулась ближе к обеду и даже не удивилась этому. Голова была звонко пустая, не тяжёлая, только чувствовалась резь в горле, то ли из-за вчерашних слёз, то ли из-за вовсю гудящего кондиционера.

Распахнув глаза, Аня не узнала потолок своей комнаты. Вернее, потолок был знаком, но комната оказалась не её. И память наотрез отказывалась пояснять, как так вышло. Зато на ум первым делом пришли забавные события той ночи, когда они, до отупения наигравшись в приставку и изрядно отлупив друг друга подушками, валялись на шероховатом темно-фиолетовом ковролине, что устилал пол Тимуровой комнаты, и пялились в усеянный созвездиями потолок. На нём, иссиня-чёрном, с помощью нескольких сотен мельчайших лампочек отражалась карта полуночного неба, которое никогда не видел ни один житель земли.

— И ты всё сам придумал? — удивилась Анна, когда узнала, что над головой у неё вымышленные звёзды и галактики.

— Нет, — с улыбкой ответил Тимур, — мне бы фантазии не хватило. Что-то я брал из фильмов, что-то из прочитанных книг. Вон там, видишь, чуть левее звездочек в форме ветвистого дерева…

— Иггдрасиль, надо же, — прошептала девушка, следя взглядом за его рукой.

— Да. Так вот, там скопление будто бы мелкой такой белёсой пыльцы, ещё собаку напоминает, видишь?

— Вижу.

— Самая яркая из них, та, что на выкате морды — это Волчий Глаз.

— Волчий Глаз — знакомое что-то… — забормотала Аня, но тут же, словно осенённая, воскликнула: — Да ладно, ты же не читал!

— Почему? — отозвался он. — Читал.

— Сказал мне, что сопливая романтика и читать не будешь!

— Не говорил я такого!

— Говорил! Ещё как говорил!

— Ладно-ладно, — примирительно пробормотал Тим. — Но я правда прочёл.

— И как? — с любопытством спросили она.

— Ну, сказка.

— Фэнтези же, чего ты ожидал?

— Что будет не так красиво.

В ту ночь Аня попыталась отгадать все книги и фильмы, чьи звёздные вселенные раскинулись прямо на потолке. Но до этой части комнаты они так и не добрались, поскольку глаза девушки начали слипаться, да и постоянно вытянутая кверху шея давала о себе знать тягучими покалываниями где-то в районе позвонков.