Дикая сердцем - Такер К. А.

– Все в порядке. Я побуду здесь, может, отгрызу себе руку, – сухим тоном произношу я.

– Как это сделал бы пес Роя, если бы ты его не нашла.

– Джона! – морщусь я.

– Слишком рано для шуток?

– Это вообще не смешно!

– Кто бы мог подумать, что ты неравнодушна к диким животным.

Он усмехается, исчезая в маленькой двери в ангар, оставляя меня в одиночестве размышлять о том, как сложился мой день.

Через пять минут, когда Джоны все еще не видно, я начинаю раздумывать, оставить ли его здесь и отправиться домой или зайти и поторопить его. В конце концов я глушу двигатель и раздраженно направляюсь к двери. Я нахожу Джону именно там, где и думала, – он обходит Веронику с планшетом в руках, просматривая свои послеполетные заметки и проверяя ее на предмет безопасности, с маской глубокой сосредоточенности на лице.

– Думаю, он приходил сюда.

– А? – рассеянно бормочет Джона.

– Рой говорил, что в последнее время его пес часто отсутствовал. Думаю, это он рыскал тут. И сегодня он пошел к старому дому за нами. С чего бы еще ему быть там?

Джона, наконец, поднимает глаза от своего планшета.

– Что ты имеешь в виду под «рыскал»?

– Ну, что это он был там, среди деревьев, следил за мной. – При этой мысли у меня по позвоночнику пробегает дрожь. – Помнишь, я говорила тебе, что иногда вижу кого-то? В тот день мне показалось, что я видела в лесу какое-то движение. Держу пари, это был он. Цвет и размер подходят.

Джона мотает головой.

– Сомневаюсь, Калла.

– Я серьезно!

– И я серьезно. Зик продолжает бродить за загоном. Не думаешь, что этот пес загрыз бы его, как только у него появился бы шанс?

Это резонный аргумент.

Джона возвращается к своему планшету, а я блуждаю взглядом по ангару. И зачем Филу нужно было помещение для двух самолетов, если у него имелся только один; мне остается только гадать об этом.

– Я все равно думаю, что я права.

Джона не отвечает, слишком погруженный в свои записи. Или не обращающий на меня внимания.

Я подхожу к сине-белому биверу Фила, который стоит на прицепе в дальней части ангара со снятой панелью двигателя. Фил сказал нам, что не поднимал его в воздух уже три года из-за проблем со зрением. Что же происходит с самолетом после такого долгого отсутствия эксплуатации?

– Еще раз, какого он года? Шестьдесят девятого?

– Пятьдесят девятого.

– Еще лучше.

Я забираюсь внутрь по узкой лесенке со стороны пилота. Свешиваю ноги из кабины, пока рассматриваю серебристые полоски изоленты, скрепляющие красную ткань сидений. Фил и его вездесущая изолента.

Панель управления с циферблатами и переключателями здесь точная копия Вероники, на мой взгляд, но я уверена, что если спросить Джону, то он назовет тысячу различий между ними, едва только взглянув.

– Что с ним может быть, по-твоему?

– Для начала ему нужен новый пропеллер. Фил сказал, что я смогу выжать еще, вероятно, часов триста на этом двигателе, но я оставлю это на усмотрение Тоби.

Сегодня они наконец-то встретились, правда в не самых лучших обстоятельствах, и, прежде чем расстаться, обменялись всего несколькими короткими фразами. По крайней мере, Джона, похоже, не против дать ему шанс, удовлетворенный тем, как исправно работают движки снегоходов и квадроциклов с тех пор, как с ними поработал Тоби.

– Вам двоим стоит как-нибудь выпить.

Будет неплохо, если у Джоны появится местный друг мужского пола, и поскорее. Казалось, в Бангоре его знали и любили все, однако мой отец и Макс были единственными парнями, с которыми Джона общался вне работы. Теперь папы нет, а Макс вернулся в Портленд и занимается своим сыном Тором.

Джона что-то ворчит в ответ.

Я провожу кончиком пальца по одному из датчиков на панели, и палец сразу же покрывается толстым слоем пыли. Когда самолет будет готов к полету, его нужно хорошенько отмыть.

И тут меня осеняет.

– Нам нужно дать ей имя! – кричу я.

Сначала это была традиция моего деда, а потом и отца. Теперь мы тоже должны ее перенять. Поверить не могу, что я не подумала об этом раньше.

Джона, уже завершивший свои проверки и наполовину торчащий из Вероники, задерживается, чтобы достать что-то внутри нее. Затем он спрыгивает из самолета на землю с тяжелым стуком ботинок. В одной руке он сжимает смятый коричневый бумажный пакет, а в другой – предмет, завернутый в газеты.

– Я уже дал.

– Правда? – Меня пронзает неожиданный укол разочарования. – Как ты мог дать ей название без…

– Рен. Я назвал его Рен. – Джона приближается к самолету и проводит рукой по фюзеляжу. – Это он.

– О! – Я закусываю губу, когда вместе с пузырьком эмоций у меня вырывается улыбка. – Это хорошее имя.

– Ага. Я тоже так подумал.

Однако голубые глаза Джоны печальны. Это еще раз напоминает мне, что я не единственная, кто потерял моего отца и все еще скорбит по нему.

– Поможешь мне спуститься?

Здесь слишком высоко, чтобы спрыгнуть с самолета на его поплавки или прицеп. Джона вытягивает руки и открывает мне свои объятия.

Я тянусь к нему и, обхватив его шею руками, позволяю себе соскользнуть вниз, зная, что он выдержит мой вес.

Он кряхтит, но едва сдвигается с места и ставит меня на пол, придерживая рукой мою спину. В процессе я украдкой целую его губы.

– Вот. – Он протягивает мне предмет странной формы, завернутый в газетную бумагу и перевязанный шпагатом. – Это подарок на новоселье от Этель.

– Этель? Когда ты с ней виделся?

– Сегодня.

Я нахмуриваю брови.

– Что она делала в Крукед-Крик?

– Я остановился в ее деревне по дороге домой. Хотел посмотреть, как они пережили зиму.

– Какого черта, Джона!

Этель и ее семья живут и занимаются промыслом в деревне вверх по течению реки Кускоквим. Я не знаю, как далеко находится эта деревня от Бангора, но точно знаю, что не рядом с Крукед-Крик.

– Ты помнишь про маршрут?

Он прилетел домой на полчаса позже, чем ожидалось, но я была так отвлечена всей этой ситуацией с псом Роя, что не придала этому значения.

– Я здесь, и со мной все в порядке, так ведь? Да ладно тебе, расслабься.

Мое раздражение мгновенно накаляется.

– Не говори мне расслабиться!

Ненавижу, когда мне говорят расслабиться. Джона смотрит на меня секунду, а потом выпячивает подбородок.

– Открой.

Я вздыхаю.

– Этот разговор еще не закончен.

Но я слишком устала и голодна, чтобы спорить с ним. Я начинаю дергать шпагат, перетягивающий упаковку.

– Как она? Все еще угрожает отрубить конечности своему сыну?

Джона усмехается.

– У него до сих пор две руки. Пока что.

– А как ее внук?

Воспоминание о мальчике, который на сегодняшний день жив только благодаря храбрости или безумию Джоны – в зависимости от того, с кем ты разговариваешь, – вызывает у меня широкую улыбку и мгновенно испаряет раздражение.

– Он огромен и носится повсюду.

– Наверное, все из-за мускусных крыс, которыми его кормит бабушка. Что это такое? – Я прорываю слой газетной бумаги и обнаруживаю под ним еще один.

Это что-то твердое, это я могу сказать точно.

И, надеюсь, не что-то отвратительное. У этой женщины странное чувство юмора.

Джона достает из коричневого пакета длинную коричневую полоску вяленого мяса и протягивает ее мне.

Я качаю головой. Я уже на собственном опыте узнала, что это не говядина.

– Значит, не так уж ты и голодна, – дразнится он, отрывая кусок зубами.

– Никаких поцелуев, пока ты не почистишь зубы.

Я разворачиваю последнюю обертку и обнаруживаю внутри статуэтку. Мне требуется минута, чтобы повертеть подарок в руках и, рассмотрев со всех сторон, различить двух свернувшихся птиц.

– Вау. Это сделано вручную? – спрашиваю я, проводя большим пальцем по поверхности. Гладкая.

– Ага. Этель вырезала ее всю зиму, – говорит Джона, жуя. – Это бивень.

– Слоновий? – Я чувствую, как на моем лице появляется ужас.