Изабель Вульф - Тревоги Тиффани Тротт
– А вы умеете рисовать? – спросила Кейт наивно.
– Конечно, но искусство – это нечто большее, чем пигмент и бумага.
– А где вы учились? – спросила я.
– В Брайтонской художественной школе.
– А где живете?
– В Хэкни. У меня дом на Лондон-Филдс. И это мне тоже почему-то знакомо.
– А у вас случайно нет «ягуара» старой модели? – спросила я.
Естественно, ничего такого я не спросила, потому что не хотела разозлить его, в отличие от Кейт. Теперь я поняла, кто такой Эрик, – и это объяснило сильное чувство дежавю, которое я испытывала весь день. Он был одним из тех, кто ответил на мое объявление в газете, художник Эрик со старым гоночным «ягом», учившийся в Брайтонской художественной школе. Что за чудесное совпадение, подумала я. Из всех клубов «Мед» во всех городах мира он приехал именно в этот. Интересно, он понял, кто я? Он видел мое фото, снятое в Глайндборне, но теперь мое лицо так обезображено неудачной попыткой использовать крем от загара, что он, наверное, меня не узнал.
– Кстати, я знаю, кто вы, – сказал Эрик после ужина, когда мы сидели у бассейна, пили бренди и слушали отдаленный стрекот цикад. Кейт ушла за средством от москитов. – Вы ведь «Жизнерадостная, играющая в теннис» из «Таймс»?
– Да, – сказала я. Где-то рядом с глухим стуком упал кокос. – Какое чудесное совпадение, – добавила я. – Будь я писательницей, я бы написала об этом в книге, и все бы посчитали это выдумкой.
– Да, пожалуй.
– Знаете, сколько всего клубов «Мед»? – спросила я его.
– Нет.
– Сто двадцать. А вы выбрали именно этот. Вообще-то я поражена тем, что вы меня узнали, – добавила я, потирая пылающий нос. – Обычно я другого цвета. Я немного поглупела от солнца. Стала похожа на Майкла Гэмбона из «Поющего сыщика».
– Вы отлично выглядите, – сказал он. – Я понял, что это вы, как только увидел вас на корабле, но решил ничего не говорить, чтобы вы, мало ли, не расстроились. Вы познакомились с кем-нибудь по объявлению?
– Э-э, практически нет. Я познакомилась с мужчиной, чья жена, как выяснилось, умерла пять недель тому назад. А потом у меня был субботний кошмар с многообещающим кинорежиссером, который хотел сводить меня в мексиканский ресторан в Хэмпстеде, где любая еда за пять фунтов с человека.
– Надо же, – оказал он. – Не повезло. Забавно, я хотел позвонить вам на той неделе, а потом решил устроить себе отпуск. И вот вижу вас – именно здесь. Чудеса. Очевидно, между нами есть кармическая связь. – Да, наверное, есть.
Но есть ли еще какая-нибудь связь между нами? Честно говоря, не уверена. Он мне понравился. Очень интересный мужчина. И симпатичный. Но не такой симпатичный, как Довольно Успешный, о котором я не могла не думать. Не такой веселый. Не такой утонченный. Не такой привлекательный – по крайней мере для меня. И конечно, не так хорошо одет.
Вернувшись в свою комнату, я взглянула на открытку, затем взяла ручку и написала: «В любое время. В любом месте. Где угодно. Тиффани. Целую», задумавшись на миг, в чем разница между «в любом месте» и «где угодно» – разве это не одно и то же? В любом месте? Где угодно? Ну, неважно. Потом я написала адрес, который точно не помнила, только «Олбани, Пиккадилли, Лондон, WI», – надеюсь, дойдет. Однако я не могла не учитывать, что имя «Довольно Успешный» ничего не скажет почтальону. Поэтому в скобочках я приписала: «Высокому, красивому и очень веселому издателю, который играет на виолончели и носит галстуки от „Эрме". Так точно дойдет, весело подумала я и потом, поскольку была в небольшом подпитии, – хотя обычно стараюсь много не пить и больше двенадцати стаканов никогда не принимаю, – побежала прямо к почтовому ящику и бросила туда открытку. О боже мой. Боже мой.
– Боже мой, – сказала я Кейт на следующее утро за завтраком.
– Что случилось? – спросила она, потягивая папайевый сок.
– Знаешь, бывают такие вещи, которые делаешь словно бы против воли. Например, пишешь кому-нибудь открытку, будучи в нетрезвом виде, и потом посылаешь ее, прежде чем успеваешь передумать.
– Да, – ответила она. – Знаю, бывает такое.
– Ну так вот, именно это я и сделала. Я написала нежную открытку Довольно Успешному в два часа ночи. И тут же ее отправила. А утром встала слишком поздно и не успела ее забрать. Она сейчас уже на пути к Пиккадилли.
– Тиффани, – медленно произнесла Кейт. – Можно дать тебе совет?
– Конечно.
– Никогда, ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не пиши кому бы то ни было, если ты упилась. И еще: никогда, ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах не спеши и не посылай никаких писем, не протрезвев. Чтобы не было потом мучительно больно.
– Спасибо, Кейт, – сказала я. – Я запомню. О боже, боже, боже, что же я наделала? Какой позор!
– Разве? – спросила она, пожав плечами. – По-моему, это всего лишь открытка.
– Да, но я написала так откровенно!
– И что же ты написала? Я ей рассказала.
– Да уж. В высшей степени откровенно.
– Да, – сказала я. – Я не должна была этого писать. Этот мужчина просто катастрофа – женатый, ищет себе любовницу. Представляешь! Беспринципный. И теперь он будет думать, что я не прочь.
– Так ты и не прочь, – ответила Кейт. – Ой, смотри – Тодд!
Тодд завтракал с привлекательной парикмахершей из Хорватии, которая вчера выиграла конкурс по запусканию бумажного змея на пляже.
– Нет, я правда думаю, что ваша конструкция была великолепной, вы заслужили этот ананасовый коктейль, – слышала я его голос. – Аэродинамика просто выдающаяся.
Мы знали, что Тодд уезжает сегодня вечером, а мы с Кейт уезжали завтра, потому что совершенно неожиданно наши две недели подошли к концу. Прощайте, Багамы! Прощай, Райский остров!
– Приезжайте ко мне в Лос-Анджелес, – сказал Тодд, крепко обняв нас на прощанье.
– Да, хорошо. И ты заезжай, если будешь в командировке в Лондоне.
– У меня выставка в конце ноября, – сказал Эрик, когда мы подошли попрощаться. – Мне будет приятно, если вы придете.
– Конечно, мы с удовольствием придем, – весело ответила Кейт.
– Я пошлю вам приглашения, – сказал он, когда мы дали ему визитные карточки. – Выставка открывается двадцать восьмого ноября. Увидимся.
Вот так – снова на землю, назад к работе, назад в пустой дом, где рядом никого. Опять к пылесосу. Опять к посудомоечной машине. Опять к микроволновке. И к холодильнику.
Ноябрь
– Я не звонил ей двенадцать дней, – с гордостью сказал Кит во вторник утром.
Его волнистые черные волосы, всегда аккуратно причесанные, были растрепаны и грязны, обычно тщательно выбритый подбородок порос четырехдневной щетиной, рубашка распахнута на шее, а джинсы в грязных полосах.
