Сильная и независимая (СИ) - Резник Юлия

— У него что-то случилось. Наверное… Я не знаю.

Глядя в красные от недосыпа глаза Наумова, пожимаю плечами. Я понимаю не больше, чем он, но как добиться внятного объяснения, не знаю. Так-то мои дети не звонят по ночам.

— Что случилось, Леш?

— Он пьяный. Сильно… Вот прям вообще.

— Я сейчас приеду.

Решительно отбрасываю одеяло и опускаю ноги на пол. Слабость в теле сохраняется легким неприятным дребезжанием. Идей, что могло случиться с Эдиком, не так уж и много. И все они сводятся к его новой любви.

За спиной прогибается матрас. Оборачиваюсь.

— Ну, а ты чего подхватился?

Наум только закатывает глаза. Ну… Наверное, мой вопрос и впрямь прозвучал глупо. Зная его, можно было и догадаться, что он ни за что не отпустит меня одну.

Гардеробная у нас с Наумовым одна на двоих. По одну сторону висит его одежда. По другую — моя. А остров посредине мы делим — тут и мои украшения, которые я ношу в повседневной жизни, и очки, и его галстуки… В которых не мешало бы уже навести порядок.

Одеваемся молча, как солдаты. Пока я собираю сумочку, Наум отдает распоряжение водителю выгнать машину. Садиться за руль в таком состоянии он не рискует. Могла бы я, но раз мой благоверный решил по-другому, молчу… Это правда не та ситуация, где нужно отстаивать свою самостоятельность.

Стоит машине тронуться с места, как Наум притягивает меня к себе. Ведет жадно за ушком носом. Соскучился бедненький. Это без слов очевидно. Да и привыкла я, что свои чувства Наум выражает преимущественно поступками. Например, в его отсутствие я каждый день получала небольшие сюрпризы. То букетик цветов, то какие-то сладости, то выпечку из любимой кофейни. И знаете, такая забота — она поприятнее слов. Зачастую пустых, а то и вовсе лживых.

Осторожно обвожу пальцами выступающие на его руках вены. Из-за отека те вздулись сильнее обычного. Хочется извиниться за то, что невольно добавила ему проблем, но Наум этого не оценит — поэтому еду молча.

Абсолютно некстати, чувствую, как намокают трусики. Намокают не от желания, как вы могли бы подумать, а, так сказать, от последствий оного. К вопросу зачатия Наумов подходит с той же серьезностью, что и к вопросам бизнеса. Так что первым делом, по возвращении из командировки, он исполнил супружеский долг. А я что? Я тоже скучала!

— Я тебе никогда этого не говорил…

— М-м-м?

— Потому что считал, что это не мое дело, но…

— Но?

— Этот твой Моисеев — настоящая задница.

Мне становится ди-и-ико смешно.

— Думаю, у него какие-то нелады, с этой… новенькой.

— Да мне насрать, Юль, что там у него. Пацанов надо забирать.

— Ну, это я им уже сто раз предлагала. Думаю, они за него переживают, поэтому и не съедут. У меня-то все хорошо, а у Эдика…

— У Эдика то, что он и хотел — мексиканские страсти. Вот не понимаю я, чего мужикам спокойно не живется.

— Если бы ему спокойно жилось, мы бы не встретились.

— Точно. Именно из благодарности, что он убрался из твоей жизни, я его и терплю.

Хихикая, утыкаюсь носом в грудь Наума. Пальчиками поднимаюсь вверх по его ладони. Касаюсь кольца. Я думала, Наум захочет закатить пышную свадьбу, на организацию которой уйдет, по меньшей мере, полгода. Но мой мужчина оказался слишком нетерпелив. Так что мы поженились спустя месяц после его предложения. Это был тот самый случай, когда деньги решали все… В смысле — для организаторов. А там, где и они не могли помочь — решали мои связи в светской тусовке. Может, нашу свадьбу и нельзя назвать свадьбой года, но все прошло на достойном уровне. Зал был украшен тоннами белоснежных ландышей и свечами, за банкет отвечал мишленовский шеф, а в качестве ведущего выступил мой добрый приятель — и по совместительству едва ли не самый известный в стране комик. Тот день и я сама, и наши гости запомнили надолго.

После прохлады салона, жара на улице кажется невыносимой. И скажи, что мы на пороге осени. Окидываю взглядом темные окна старого дома, в котором прожила пятнадцать лет — и ничего, вот вообще ничего не екает. Никакой ностальгии. Впрочем, нет. Вру… Во-о-он в том парке я гуляла с коляской. А по этой горке, только научившись стоять на ножках, лазали мальчишки. А у этой клумбы… Ох, эти сентябрины всегда так резко пахли, или…

— Юль, давай с этим кончать, а?

— Может, тебе не надо подниматься? Подождешь нас здесь?

— Ага. Сейчас, — фыркает Наумов и первым шагает к подъезду.

На звонок в дверь долго не отвечают. Уснули они, что ли? Может, зря мы вообще сорвались? Наконец, дверь открывает живой и здоровый Эдик. Вглядываюсь в его лицо. Когда оно стало таким чужим? Так странно, я думала, это невозможно, прожить столько лет вместе — и стать совершенно чужими.

— Пацаны позвонили? — хмурится он.

— Да. Впустишь? Я с мужем.

Моисеев колеблется. Но все же отходит в сторону. Он действительно выглядит хреново. Да и перегар стоит такой, что мать моя!

Из-за поворота, ведущего в коридор, высовывается лохматая голова Лешки.

— Ты как?

— Нормально.

— На фига мать сорвали?

— Ты бухой в коридоре уснул! — возмущается Серый, становясь на защиту брата. — Что нам было делать?!

Переглядываемся с Моисеевым. А, я, кстати, сменила фамилию, когда Наумов пообещал, что у меня не будет проблем с переоформлением документов. Оформив права на принадлежащий мне бренд «Юля Мо», сама я стала Юлией Владиславовной Наумовой. И знаете, будто все время я ей и была…

— Пойдем-ка, поговорим, — прошу Эдика. — А вы пока собирайтесь. — Это уже мальчикам и Науму. Последний не приходит в восторг от идеи нашего уединения с бывшим, но все же, переламывая себя, уступает. И это лучшим образом иллюстрирует, как мы с ним выстраиваем свои отношения. Где-то он уступит, где-то я. Иначе и быть не может в отношениях двух взрослых давно сформировавшихся личностей.

Поговорить решаю на кухне, поскольку та будто отстоит от жилых комнат, и так меньше вероятность, что нас услышат.

Садимся за стол. Я — спокойно сложив руки на крышке. Эдик… спрятав лицо в ладонях. Пауза затягивается.

— Ну что ты молчишь?

— А что сказать, Юль? Что я дурак? Так это и так, похоже, всем очевидно… Давно очевидно. Даже обидно, что я один этого не понимал.

— Да что случилось-то? С этой девочкой что-то?

— Ну при чем здесь она?! Я про нас с тобой!

— Так ведь нет никаких нас, Эдь, — смягчаюсь, потому что мне его и правда становится жаль.

— Вот именно, — кивает. — Нет. И ничего уже не вернуть?

— Нет, — сглатываю.

— Ну-у-у. Я так и думал, в общем-то. Там такие деньги, что…

— А деньги тут каким боком?

— И правда. Уникальная ты баба, Юлька. Тебе даже деньги не нужны. У тебя у самой их сколько хочешь, правда? А я ведь даже этого не понял… Недооценил. Думал, я семью содержу. Гордился, блядь, этим, как последний кретин.

— Да мы примерно одинаково зарабатывали. Ты чего уж совсем себя принижаешь?

— Да-а-а… — странным голосом протягивает Эдик. Мне же становится ужасно неловко видеть его таким. Потому что знаю — когда протрезвеет, Моисеев будет мучиться, что я застала его в момент слабости. — Знаешь что? Мы поедем. А ты давай, бери себя в руки. Ты молодой, успешный мужик, у которого все еще будет…

— А может, попробуем, Юль? Все вернуть? Может, попробуем… — Моисеев вскакивает. В какой-то горячке хватает меня за руку… Я удивленно смотрю на его пальцы, сжавшиеся у меня на запястье.

— Ну ты что? Какой вернуть? Я замужем. И вообще… У нас ребенок будет.

Говорю так мягко, как это возможно. Потому что знаю — это точка его уязвимости, а я не хочу сделать Эдику больно. Освобождаю руку, поворачиваюсь и… натыкаюсь на взгляд Наумова.

— Мы готовы.

Он услышал? Господи… Семеню к мужу.

— Я тоже. Поехали скорее.

Почему он так смотрит? А-а-а! Я все испортила! И не поговорить, не объясниться, потому что мы не одни! В давящем молчании спускаемся вниз. Грузимся в машину. Наумов, как назло, садится вперед. А я с мальчишками располагаюсь сзади. То ли от беспокойства, то ли из-за беременности практически тут же меня поджимает по-маленькому. Я мужественно это терплю, но, видно, чем-то себя выдаю. Потому что минут пять спустя Наум оборачивается: