Рон Фауст - Когда она была плохой
Часть пятая
Благочестивая жизнь
Глава тридцать вторая
Я приехал во Флоридский государственный женский исправительный дом в восемь утра и припарковался недалеко от ворот. Сидя в машине, я курил и читал газеты. В десять часов я дал мальчику денег, и он купил мне большую коробку кофе.
Шанталь вышла из ворот около одиннадцати. На ней был грязновато-коричневый мешковатый костюм, коричневые туфли типа мокасин и матерчатая сумка, которую она держала обеими руками. Она сделала несколько неуверенных шагов, дошла до угла, остановилась, сделала пять-шесть шагов в противоположном направлении, остановилась снова и замерла среди тротуара. Идти было некуда.
Я опустил стекло машины и крикнул:
— Сюда, пожалуйста!
Она повернула голову, пытаясь рассмотреть того, кто говорил, через стекло, затем, слегка пожав плечами и приняв решение, подошла и села в машину. В ее движениях не ощущалось прежней кошачьей легкости; несмотря на сохранившееся изящество, она шла как старая больная леди.
Мы проезжали мимо Макдоналдса, и я купил чизбургеры, жареного мяса и кока-колы. После этого выехал на загородную магистраль. Побрызгал дождь, затем выглянуло солнце, снова набежала туча с дождем.
Большую часть пути до Шугархаус-Кис Шанталь спала. Сейчас ей было тридцать три года. Волосы ее была тусклыми, словно высохшая солома на кукле; кожа бледная, шероховатая, дряблая. Уголки рта горестно опущены вниз. Но больше всего меня беспокоили болезненный цвет кожи и лихорадочный блеск глаз. Было очевидно, что она умирает.
Небо прояснилось, когда мы доехали до моего дома. Я отправился на кухню, достал из морозильника пару бифштексов, сделал два коктейля и с двумя бокалами из матированного стекла вернулся в гостиную.
Шанталь сидела на диване, опустив голову и сжав ладони в кулаки.
— Как мне тебя называть? — спросил я.
— Шанталь, — ответила она после паузы.
На закате я проводил ее к пирсу, где стоял «Херувим». Некоторое время она, кивая, изучала яхту, затем улыбнулась. От улыбки она помолодела и стала похожа на прежнюю Шанталь.
— Мы можем отправиться в плавание? — спросила она.
— Конечно.
— В круиз?
— Мы прошвырнемся к Багамам.
Глава тридцать третья
Было лето — сезон, когда жизнь замирала на моем курорте. Мы задержались на две недели, в течение которых я занимался подготовкой «Херувима» к круизу.
Болезнь Шанталь бросалась в глаза. Она быстро уставала, однако ум ее по-прежнему отличался живостью и остротой. Конечно, ее по-юношески сильная воля не могла сейчас командовать слабеющим телом. И даже если она давала своему телу щадящую нагрузку — проплывая пятьдесят ярдов или предпринимая длительную прогулку, — то после этого ей требовался едва ли не целый день, чтобы восстановить силы. Тем не менее она не оставляла этих попыток и, кроме того, хорошо питалась.
Шанталь ела как акула. Она поглощала кровавые бифштексы, жареных цыплят, огромное количество шпината, салатов, свежих овощей, полусырой говяжьей печенки.
— При анемии требуется железо, — объясняла она. — Меня часто тошнит, я не в силах удержать пищу. Но я хочу жить, Дэн. Я очень хочу жить, и «Христианская наука» учит, как побороть болезнь. Если я буду следовать законам природы и заповедям Христа, я выживу.
Она отказалась от доктора и часто говорила о Мэри Бейкер Эдди, «Христианской науке», исцеляющей силе Господа Бога.
— У меня лейкемия, Дэн. Рак. Но я не считаю, что Иисус боится рака. Иисус ничего не боится. Я тоже не боюсь.
Меня и раньше впечатляло ее мужество, а теперь в особенности, несмотря на налет фанатичности. Впрочем, она, наверное, всегда была мужественна — и сейчас, став нонконформистской христианкой, и прежде, когда была неверующей. Мужества у нее не убавилось, оно лишь видоизменилось. Мало сказать, что Шанталь умирала хорошо, — это, как ни странно, умеют многие; она умирала бодро и весело, а это совсем другое дело. Она была более раскованной и счастливой, чем когда-либо раньше. Благодаря каким-то глубинным ресурсам или благодаря своей вере. Она смеялась, шутила, спала как праведница, ела как изголодавшийся зверь.
— Ты счастлив, Дэн? — спросила она меня. Был ясный, безмятежный день. Мы загорали на пирсе. В небе висело раскаленное солнце, отражаясь тысячью блесток в море. Морская вода и мангровые деревья распространяли солоновато-сладкий йодистый запах, напоминающий запах крови.
— Иногда бываю счастлив, — ответил я, — но чаще — нет.
— А я стараюсь быть счастливой всегда! Ты замечаешь? Мы здесь бываем так недолго. Жизнь — подарок, и мы должны любить и радоваться доброму миру и быть счастливыми. Мы тратим время попусту, если несчастливы. И если мы не благочестивы.
— Ты не была благочестивой, — заметил я.
— Знаю, — согласилась она.
— Я был бы счастлив, если бы ты была здоровой.
— Ты думаешь, что с Богом можно заключить сделку?
— Я не верю в Бога.
— Ты веришь.
— Нет.
— Тем самым ты заявляешь, что не веришь в себя, Дэн. Потому что Бог — это любовь, Бог — это все, Бог — это ты.
— Это доктрина «Христианской науки»?
Она заулыбалась.
— Нет, наверное.
Я снова повторил:
— Я был бы счастлив, если бы ты была здорова.
— Но я здорова! Ели ты этого не понимаешь, ты не понимаешь ничего. Мое тело может распадаться, но я здорова! Да, Дэн, здорова! Верь хотя бы этому, если ты больше ни во что не веришь. Я была гадкой. Я была порочной. Я была безнравственной… Но сейчас я духовно чиста, и я скорее готова умереть ночью, чем проснуться завтра нечистой. Когда-то ночью я призову смерть: «Приди, пожалуйста, сейчас, ибо я достигла совершенства», — скажу я. Умереть легко, трудно жить. Хотя я хочу жить, потому что, — она, кажется, в этот момент почувствовала смущение, — потому что у меня есть долги по части любви, и я должна их вернуть.
— Долги мне, — сказал я.
— Да, тебе и многим другим.
— Бывают моменты, когда мне гораздо больше нравится прежняя Шанталь, чем новая Поллианна[8].
— Прошу тебя, не будь циничным. Несправедливо, что цинизм так дешев. Я хочу сказать, что он имеет мало общего с реальностью… С правдой. Я знаю это, Дэн, потому что сама была циничной.
— А сейчас ты сентиментальна.
— Да. Ну и что?
— Сентиментальность определяют как неоправданное, незаработанное чувство.
— А ты считаешь, что я заработала свои чувства?
Я не предпринимал попыток сближения. На пятый день она сказала:
