Светлана Демидова - Ожерелье из разбитых сердец
Ворвавшись в квартиру, я шмякнул на кухонный стол четыре романа Мананы Мендадзе. Я думал, что мать смутится, но она улыбнулась и спросила:
– Ну как?
– Как?! – в ярости воскликнул я. Мне хотелось своей огромной ручищей стереть улыбку с ее бледного лица. Есть ли что-нибудь смешное в том, что она написала? Можно ли улыбаться в этой ситуации?
– Вот именно. Я всего лишь спросила, Феликс, понравились ли тебе мои книжки, – спокойно ответила она. – Только и всего.
Я не хотел отвечать на ее вопросы. Я хотел задавать свои.
– Зачем ты это сделала?! – выкрикнул я так громко и мощно, что колыхнулся шелковый абажур, болтающийся чуть ли не перед самым моим носом.
– Что?
– Во-первых, какого черта ты рылась в моем компьютере?
– Я твоя мать, Феликс, а потому имею право знать о тебе все!
– С чего ты это взяла?!
– Это известная истина, сынок!
– Не смей называть меня сынком!!!
– Но это же правда. Не горячись, Феликс. Ты сказал «во-первых», а что во-вторых?
– Все эти... мерзостные романы кончились смертями главных героинь... Ты это... придумала или...
– Кто конкретно тебя интересует? – все так же спокойно спросила она.
Я взял в руку дареную «Оплати кровью любовь».
– Вот здесь... в этой книге... Машенька, то есть Надя Пухова... она... она, надеюсь, жива?
– А почему ты вдруг так взбудоражился? Мне казалось, тебя совершенно не интересовала ее судьба.
– Ну... да... это мерзко... я сознаю, но... В общем, я вчера выяснил, что этот... ну... который в романе – Славик... он, оказывается... действительно умер... Ты что, знала об этом?!
Мать села на диванчик уютного кухонного уголка и все так же невозмутимо спросила:
– Ты уверен, что хочешь знать все?
– Уверен! – рыкнул я, подвинул ногой табуретку и сел напротив матери.
– В общем, твоя Наденька приходила ко мне и пыталась рыдать на моем плече.
– А ты?
– А что я? Чем я могла ей помочь?
– Что она говорила?!
– Она говорила, что любит тебя, что сделала глупость, просила замолвить за нее словечко.
– Чего ж не замолвила?
– Зачем? Пусть получит то, что заслужила.
– Да что ж она заслужила-то? Неужели то, чтобы я ее бросил?
– Но ты же бросил?
– Так я сволочь, а чем тебе-то Наденька не угодила?
– А чем она лучше меня? – Мать неожиданно перевела разговор в другую плоскость.
– В смысле? – ошалело спросил я.
– А в том смысле, что меня однажды тоже бросил твой... папочка! Чем она лучше?
– Так ты... что же... из-за этой старой обиды так кроваво расправилась с Наденькой в книге?
– Эта твоя Наденька здесь кричала, что она тогда лучше убьет всех: и себя, и соседа этого Лешу, и, заметь, тебя!
Я вздрогнул и спросил:
– Ну а ты?
– А я сказала, что она очень пожалеет, если у тебя прорежется хотя бы кашель. Она пыталась вопить, что ей все равно, что ей жизнь не дорога, но я...
Моя мать так отвратительно усмехнулась, что я даже не посмел попросить продолжения, но она не собиралась молчать.
– В общем, я сказала ей, что после смехотворного самоубийства, на которое она намекает, я сделаю так, что ее родная сестрица с грудным ребенком останется без квартиры. Ты знаешь, у меня связи в этом бизнесе, который, кажется, начинают называть риелторским...
– А откуда ты про сестру...
– Откуда узнала? Да от самой Наденьки. Она же и сказала, что у нее сестра осталась одна с ребенком, и что участи сестры она себе не желает.
Я не знал, что и сказать. Скромная непритязательная библиотекарша открывалась мне абсолютно с новой стороны. Я с изумлением оглядывал ее все еще нежные и какие-то тихие черты и не мог понять, откуда в ней вдруг взялась такая злоба. Нет... она не взялась... Видимо, она лелеяла и пестовала ее все то время, что прошло с ухода от нее отца.
– Что ты так странно смотришь на меня, Феликс? – спросила она проникновенным голосом, который я когда-то так любил...
– Мой сосед сверху действительно умер, – сказал я. – Может быть, ты знаешь, как сейчас... живет Надя...
– Знаю. Она не живет...
– Как?! – выдохнул я.
– С ней случилось почти то, что написано в романе. – Мать смотрела на меня все так же спокойно, поигрывая кончиком пояска своего халатика.
– Что значит «почти»? Ты... ты, что, за ней следила? Специально узнавала?
– Не следила. Но действительно специально узнала.
– Зачем?
– Затем, что начала писать роман. Я и сама могла бы придумать конец, но хотелось узнать, чем все дело кончилось. Из интереса.
– Из интереса?
– Ну да. Я решила сходить к твоему соседу сверху, чтобы разузнать о Надежде.
– И?
– И, представь, попала на поминки.
– А я...
– А ты, разумеется, был на работе. Хоронить стараются до полудня.
– Почему? – зачем-то спросил я.
Мать пожала худенькими плечами и сказала:
– На поминках я и узнала, что Алексея действительно убила Наденька. Вернее, она убила сразу и его, и себя. Что-то подсыпала в еду или питье, когда он в очередной раз пришел к ней, как она это называла, с домогательствами.
– При чем же тут тюрьма?
– Мне показалось, что такой финал понравится читателям гораздо больше.
– Понравится? – с трудом выговорил я.
– Феликс! Не придирайся к словам! Читателям книги именно нравятся или не нравятся! – Мать встала с диванчика и добавила: – И хватит, пожалуй, на сегодня. Мне надо на работу.
Я резко отбросил ее обратно на диванчик. Она ударилась локтем о стоящий рядом холодильник и, сморщившись, потерла его ладонью другой руки. Мне почему-то не было ее жалко. Мне хотелось сделать ей еще больнее, и я с трудом сдержался.
– Как... как... – голос мой вибрировал от негодования и непонятной боли, – ...как ты могла использовать мои записи...
Я замолчал, стараясь подобрать слова повыразительней, и мать закончила за меня, опять улыбаясь:
– ...в своих гнусных целях? Так ты хотел сказать?
– Примерно... – выдавил я.
– А ты, значит, белый и пушистый?
– Сам знаю, какой я, но чего никогда не стал бы делать, так это наживаться на чужих трагедиях!
Мать захохотала так сатанински, что я уже готов был ее придушить и, возможно, что-нибудь подобное сделал бы, если бы она вдруг не замолчала, будто смех в ее организме автоматически отключился.
– Во-первых, я еще не очень-то и нажилась – это раз, – сказала она. – Во-вторых, эти истории произошли не с чужим человеком, а с моим собственным сыном – это два. А в третьих, и в самых главных, – это ты устраивал своим бабам трагедии! Это ты заносил свои победы в компьютер! Я же только литературно обработала твои опусы, то есть сделала их лучше!
– Но кто дал тебе право публиковать их? Это моя жизнь! Понимаешь ли ты это?! Моя!!!
Я придвигался к матери все ближе и ближе и наконец навис над ней всем своим огромным телом. Мне уже не верилось, что передо мной стоит моя мать. Это была какая-то новая женщина: отвратительная и очень опасная. И эта новая женщина даже не подумала с испугом отпрянуть от меня. Она смело взглянула мне в глаза и сказала очень твердым голосом:
