В твоих глазах (ЛП) - Джусти Амабиле

Этот мужчина — мозаика, собрание контрастов. Представляю его на шикарном ужине и у костра на пляже, в миланском Ла Скала и на стадионе «Янки». Кто знает, каково это — чувствовать себя комфортно в любом месте. Я никогда не испытывала такого чувства, и часть меня завидует этому.

Внезапно меня охватывает любопытство узнать больше о его жене, но рядом нет даже оторванного уголка пожелтевшей фотографии. Внимательно прислушиваясь к любому шуму за дверью, я начинаю рыться в ящиках. Знаю, этого делать нельзя, но соблазн притягивает. Я нахожу книги, счета, ноутбук и читалку Kindle, авторучки и листки post-it. Газеты, календари, ежедневники. Я даже нашла почти целую пачку Lucky Strike и серебряную зажигалку. Профессор, ты тоже иногда поддаёшься этому пороку?

Но не могу найти ни одной фотографии. Возможно ли, что он ничего не сохранил о ней? Возможно ли, что она целиком заключена в коробки, которые я мельком видела в гараже?

Пока размышляю, звонит мой мобильный телефон. Он лежал во внутреннем кармане пиджака, но где же пиджак? Я обхожу дом и нахожу его у подножия дивана, сваленным вместе с остальными вещами в кучу, похожую на растоптанное тело. Ощупываю одежду, чувствую холодную форму ножа в брюках, а затем силуэт телефона. На дисплее высвечивается номер Монтгомери Малковича, но у меня нет ни малейшего желания его слушать. Я боюсь какой-нибудь другой ласковой проповеди, тем невыносимее, чем ласковей, и не отвечаю.

С мобильным телефоном в руке я поднимаюсь по лестнице и попадаю на мансарду. Чтобы попасть сюда, нужно спуститься на три ступеньки. Помещение без окон, глубокое, как огромный ящик. Тёмные деревянные балки делят потолок на прямоугольники ледяного белого цвета. Матрас покрыт пуховым одеялом кремового цвета, и кажется, лежит прямо на деревянном полу. Здесь нет ни окон, ни слуховых окошек, а дневной свет, проникающий через большие окна на этаже ниже, не доходит до этой странной утопленной корзины. В полумраке есть что-то успокаивающее и умиротворяющее. Но я не намерена отдыхать. Я вижу прикроватную тумбочку и к этому моменту уже выхожу за все рамки приличия, потому что открываю её, даже не дрогнув от угрызений совести.

Нахожу фотоальбом и подхожу к лестнице, чтобы рассмотреть получше. Первая часть альбома заполнена фотографиями профессора в детстве. Он был красив, как один из тех детей, которых вы видите в рекламе. Ещё более зелёные глаза, светлые волосы, между каштановыми и золотистыми, которые он носил длинными даже маленьким. С тех пор герцог и бандит борются за его душу. Есть фотографии, где он не старше восьми лет, одет как безупречный рыцарь, с серьёзным выражением лица сидит верхом на великолепном коне с заплетённой гривой. Есть и другие, примерно в том же возрасте, в сельской местности, профессор поглаживает бок осла, который гораздо менее надменен, чем предыдущий конь, — маленькое исхудалое животное с большими, милыми глазами. Пока он прикасается к животному, глаза ребёнка, одетого в джинсы и красную клетчатую рубашку, кажутся милыми и безмятежными. Есть и другие фотографии, на которых, как мне кажется, увековечена мать: высокая худая женщина с каштановыми волосами, голубыми глазами и таким же необычным выражением лица, как и у её сына, — воспитанным и элегантным и в то же время экстравагантным, озорным, необузданным. Я нахожу другие фотографии разных родственников. Думаю, это отец — красивый мужчина, зелёные глаза и тот же царственный нос, но выражение лица такое мрачное, что кажется, он способен на вещи, про которые я не хочу ничего знать. Возможно, бабушка — красивая и надменная, строгая, как дорическая колонна, с решительным взглядом статуи Минервы. Затем, постепенно, фотографии его взросления, от школы до колледжа. Без бороды совершенство его черт проявляется, как кроваво-красная орхидея на льду.

В какой-то момент рядом с ним оказывается девушка. Блондинка, с очень белой кожей и светлыми глазами, ореховый цвет которых переходит в зелёный. Это должна быть она, поскольку появляется и на нескольких последующих фотографиях. На выпускном вечере — оба в академических шапочках и голубых плащах-накидках, украшенных серыми кистями; на берегу океана — в купальных костюмах. Она тонкая, стройная, почти костлявая. Наконец, я нахожу свадебные фотографии. Они поженились не в церкви, молодыми, возможно, после окончания школы. Я не вижу ни свадебной процессии, ни подружек невесты, ни огромных тортов. Только они двое, показывают фотографу свои пальцы с обручальными кольцами. Есть кое-что, что сразу поражает меня в ней: она никогда не улыбается, никогда по-настоящему, я имею в виду. На каждой фотографии, включая свадебную, её губы сжаты в попытке имитировать привычную форму улыбки, а глаза тусклые, как у чучел животных. Но она не выглядит надменной, не похожа на человека, который улыбается с трудом, потому что мир — это плохая тень её величия. Она просто выглядит хрупкой. Не знаю почему, я представляла себе, что столкнусь с воспоминаниями о великолепном, сильном, уверенном и незабываемом существе. Эта маленькая женщина, которой, если бы я не видела выпускные фотографии, я бы дала не больше шестнадцати лет, остаётся настолько незаметной, что вызывает у меня трепет.

«Трепетать?

Зачем дрожать?»

Потому что если он женился на ней, значит, очень любил. На свадебной фотографии он обнимает её очень заботливо.

Я не понимаю, почему это понимание так беспокоит меня, почему оно заставляет чувствовать себя странно и немного не в своей тарелке.

Я уже собираюсь бессовестно продолжить листать альбом, как вдруг снова звонит мобильный. Это снова Монти. Он никогда не был таким настойчивым. Обычно, если я не отвечаю, он повторяет попытку через несколько дней, а не через десять минут. Эта новость меня настораживает. Может, что-то случилось с Маркусом?

Недолго думая, я просто произношу судорожное

— Алло.

— Франческа, наконец-то! Ты заставила нас волноваться, ты знаешь об этом? — восклицает вежливый, но полный тревоги голос. — Ты не выходишь на связь уже несколько дней.

— Я никогда не была из тех, кто звонит каждый вечер.

— Да, но в этот раз… после того… — Он замолкает, сдерживаясь, и я улавливаю взволнованный вздох. — Как ты?

— Со мной всё в порядке, ещё жива, тебе не нужно обо мне беспокоиться.

— Эм… Маркус тебе звонил?

Я секунду колеблюсь, прежде чем ответить.

— Да.

— О, очень хорошо! И между вами… всё в порядке?

— Всё хорошо.

— Мы этому рады. Особенно Энни. Мы хотим, чтобы вы оставались в хороших отношениях.

— Мы остались в супер хороших отношениях.

— Я чувствую облегчение. Нехорошо слишком сильно изолироваться, нехорошо забывать, кого мы любили, и даже когда любовь превращается во что-то другое… ну… сердце — это великий хамелеон, ты знаешь это?

«То есть одинокое, косоглазое, агрессивное животное, которое убивает хитростью и меняет цвет от страха?»

— Монти, ты не против, если мы поговорим в другой раз? Я сейчас занята.

— Хорошо, дорогая. Но сначала, вот, да… Я забыл. Несколько дней назад звонил твой отчим.

Тишина.

Холод.

Фотоальбом падает на пол, фотографии отклеиваются, а страницы остаются пустыми, похожими на лица без глаз.

Я смотрю на свои руки, они дрожат.

Шрамы на запястьях болят.

Это была не галлюцинация.

Это была треклятая реальность.

Монти не знает. Никто не знает, кроме Маркуса. Люди считают, что я заслужила, чтобы отчим бросил меня после того, как ударила его бейсбольной битой по голове и подожгла дом, в котором он находился. Маленькая девочка, совершающая такие поступки, — это зарождающееся чудовище, корень ядовитого плюща. Нельзя ожидать, что несчастный мужчина, какими бы благими намерениями он ни руководствовался после смерти жены, будет интересоваться судьбой такого проблемного подростка, с которым его даже не связывают кровные отношения. Действительно, бедолага, он не свирепствовал, не писал на неё донос, он даже оправдывал её. Простил. Но он исчез из её жизни. И то, что объявился сейчас, спустя столько лет, — это ли не признак фундаментальной доброты духа?