Барракуда - Лунина Татьяна

Все происходившее было так неожиданно, дико, ничем не объяснимо, что она растерялась, даже боли не почувствовала, только клацнули зубы, и голова от удара дернулась. Какие башли?! Что этот псих мелет, и как он смеет так себя вести? Она в доме, где хозяин — грузин, с его партнером и другом, где же их хваленое гостеприимство? И где этот чертов Мишка, который приволок ее в этот бандитский притон?

— Послушай, я пришла с Михаилом в гости, — цеплялась за остатки разума Кристина, — Гурам — его друг и партнер. Думаю, им не понравится, как ты себя ведешь.

— Трахал я твоего Михаила в жопу, — осклабился ублюдок, рванул пояс джинсов, отлетевшая пуговица покатилась по блестящему паркету, — но это потом. А щас я отшкорю тебя.

— Заткни хавло, Сеня, — спокойно посоветовал свалившийся с неба Мишка, — и отвали от моей сестры.

— Пошел ты, — огрызнулся, не оборачиваясь траурный подонок.

— Ты не понял, сявка, — с силой крутанул его Михаил, — стань на колени перед ней и извинись. А потом ляг, стручок, и попроси меня о пощаде.

— Что-о-о?! — квадрат побагровел и выхватил из кармана нож.

Шалопаевская реакция оказалась мгновенной. Он тут же взмахнул правой рукой и опустил ее на чужую голову. Что-то хрустнуло, стукнулся о лакированную поверхность пола нож, по удивленному лицу побежала струйка крови, и парень рухнул.

— Мразь, — брезгливо сморщился «брат», взял со стола салфетку и тщательно вытер бронзовый башмак.

Глава 14

Тот день, вообще, скособочился. Сначала изменилось время встречи. Потом сорвался званый ужин. Одного из сановных гостей срочно вызвали на Старую площадь, у другого прихватило сердце, и баньку заменила больничная палата, а третий вдруг вспомнил о неотложных семейных делах, видать, оказалась кишка тонка ехать в одиночку. Осетр с поросенком выставляли спину и бока напрасно: их прелести никто не оценил. О дальнейшей судьбе Сениного тела можно было только гадать. Михаил в подробности не вдавался, талдычил одно и то же: «Этот козел напросился сам».

— Шестерке, сестренка, туза не побить, — просвещал Шалопаев в телефонную трубку, — кто не сечет этот мудрый закон на грешной земле, пусть отдыхает в небесах. Хотя наш приятель, скорее, жарится сейчас в преисподней, — довольно уточнил «законовед».

— Миш, он говорил о каких-то деньгах, которые, вроде, за меня заплатили.

— Что-о-о?! — взревел Михаил. — Ну сучара поганый! Почему ты мне сразу не сказала?

— Да разве все упомнишь?

— Если б я об этом знал, порезал гада на куски, — бушевал Мишка.

— А если Анатолий вдруг проболтается?

— Нет, — коротко отрезал щукинский кореш. — Забудь эту историю. Мужские дела — проблемы мужиков, не суй в них свой нос, — потом, видно, вспомнил, по чьей вине этот нос сунулся в дерьмо, и виновато добавил, — извини.

Извинить-то можно, да как забыть? До сих пор перед глазами злобный Михаил с бронзовым подарком, черный квадрат на паркете, внезапный Анатоль на пороге — ассорти из «Не ждали» и венценосного убийцы сына, почти, как встарь. Вот только бедный Репин никак не мог предположить, что и столетие спустя в мире будет такой же бардак.

Шалопаевский друг соображал быстро, действовал решительно, и, когда в столовую вкатился колобок, все было в полном ажуре.

— Наконец-то, Анатолий! Почему так долго?

— Пробки, — кратко ответил Щукин и подхватил со стола пирожок. Грузин промолчал, видно, перед очкариком робел.

— Что же вы не угощаетесь, Кристина? — спохватился толстяк и укорил партнера. — Ты плохой брат, Михаил, моришь сестренку голодом. Не обижайте хозяина, прошу, — усадил гостью рядом с осетром, — угощайтесь! Мы на минутку вас оставим. Дела, — печально вздохнул, — ни клюнуть, ни глотнуть недосуг. А вы кушайте, отдыхайте, послушайте птичек. У нас в саду поселился соловей. Поет, как душу хванчкарой поливает!

— Не скучайте, Кристина, мы скоро, — Щукин совсем обнаглел: стащил по ходу несколько маслин и целых три пирожка. Хозяин даже бровью не повел. Мишка молча подмигнул, и вся троица выдворилась за дверь, плотно прикрыв широкие створки.

А гостья осталась наедине с покойником, заботливо прикрытым льняными цветочками свисающей скатертной каймы. Да как они посмели ее здесь бросить?! И еще предлагать угоститься? Подмигивать и подавать дурной пример, бесстыдно треская над трупом пирожки? Может, Мишка со своим дружком решили, что «сестренка» железная, что у нее не нервы — канаты, тросы стальные? Брошенная возмущенно оглядела стол, что под ним — даже думать боялась. Со стола скалился подрумяненный поросенок и призывно развалился осетр. «Тьфу!» — с ожесточением плюнула гостья, плюхнулась на стул подальше от греха и уставилась в окно. На ветке самозабвенно заливалась серая пичуга, где-то истошно верещали сверчки, над ухом зудел комар — вечер дышал покоем. И вдруг на нее напал жор — зверский, безумный, плюющий на разум, совесть и страх. Она сглотнула слюну. В память скакнули отцовские рассказы о врачах, которые запросто ели в морге.

— Мертвых пугаться не надо, Крысенок, они безобидны, как трава. Бойся живых.

— Это понятно, папка, но как можно жевать рядом с покойником?!

— У врачей нервы должны быть, как спирт, крепкие и незамутненные эмоциями. Для нас труп — это просто учебник, по которому мы учимся спасать живых.

— Нет, — содрогнулась от ужаса Кристина, — никогда я не смогла бы проглотить и крошки.

— В жизни ко всему привыкаешь, малыш, даже к смерти. Так уж устроен человек, иначе не выжить.

Это точно! Если она сейчас же не поест, сдохнет. Желудок сдавливали голодные спазмы, рот наполнялся слюной, подташнивало, болела голова — и все из-за дохлого таракана, который валялся под ногами и морил в отместку голодом. «Да провались ты! — разозлилась Кристина и подсела к столу. — Сам напросился, идиот безмозглый! Был бы умнее, жевал бы себе смородинку с малинкой да горя не знал». Гостья задумалась, куда потянуться сначала: к румяным бочкам или бугристой спинке. «Вкус вкусу не указчик: кто любит осетров, кто — свиной хрящик. А мы послушаем и тех, и других», — решила всеядная и взяла в руки чистую тарелку.

…Удивительна память тех часов, помнилось все: краски, запахи, звуки. Грязно-белый осетровый хребет, палевые поросячьи косточки, липкие красные салфетки в сумке, солоноватый вкус икры и неповторимый привкус грузинского вина, мягкий бок, в который, увлекшись обедом, ткнулась нечаянно нога в кроссовке, дружелюбная улыбка и приветливый басок от дверей: «Это, в самом деле, вкусно?» Кристина помнила, как они дружной гурьбой вывалились все за порог, в летний душистый вечер, чтобы разъехаться попарно кто куда: грузин с верзилой — налево, подальше от Москвы, его партнер с «сестренкой» — направо, в родную столицу. С порога им приветливо махал вслед басовитый очкарик. А в доме остались испорченный натюрморт и упокоенный с миром бунтарь под ним. При выезде, у ворот, хозяин приказал водителю тормознуть, не поленился даже повернуть рыжую головку.

— Анатоль, увидишь этого засранца, вздрючь его за самовольную отлучку. Опять, наверно, к Машке своей побежал, кобелино сучатый!

Щукин улыбнулся, кивнул головой.

— Не волнуйся, Гурам, разберемся.

«Уже разобрались», — мысленно подправила редактор. Ей почему-то не понравилась эта улыбка.

И все-таки она вытянула из Мишки финал. В тот вечер судьба их щадила. Сеня хоть и был шестеркой без роду и племени, но принадлежал хозяину, а хозяйские вещи, как известно, трогать гостям не положено. И если б не серьезные дела, которые позвали Чхеидзе в дорогу, неизвестно, чем бы все обернулось. Из Мишкиных туманных намеков «сестренка» поняла, что Щукин в тот же вечер вывез квадратное тело в лес, теперь гниющая Сенина плоть удобряет дикую малинку. Коллекционировать бронзовый башмак начал не окурки — трупы.

— Ничего, — философски заметил защитник чести, — Щука выплатил свой старый должок: пять лет моей отсидки за двоих. Теперь мы квиты.