Дик Портер - Преданное сердце
— А какие-нибудь семейные фотографии у вас есть?
— Да, вот мама с папой, вот сестра, вот брат. Это мы все вместе в Нью-Йорке, на отдыхе. — Я не имел ни малейшего представления, что это были за люди и где капитан Мак-Минз их откопал, но по внешности они вполне годились для рекламных плакатов. — Вон там, сзади, — Манхэттен. А это мы в Сан-Франциско. А вот здесь — дома.
— А вас самого почему тут нет?
— Я снимал. А вот и я.
Я заранее подложил в пачку фотографию, запечатлевшую нас с Сарой Луизой в саду у Колдуэллов. Поскольку на снимке была видна только мраморная скамья, на которой мы сидели, да кусты живой изгороди, он вполне мог бы быть сделан и в "Билтморе".
— А кто эта девушка?
— Так, одна знакомая.
— Вы до сих пор с ней дружите?
— Да нет. Она хотела, чтобы мы поженились, но я к этому еще не был готов. Меня не покидало чувство, что надо ждать другую.
— Она красивая.
— Да, пожалуй. Но вы еще красивее.
Надежда рассмеялась, закашлявшись от дыма.
— Красивая? Да что вы! Это вы все нарочно говорите. У меня одно-единственное платье, а в парикмахерской я не была уже бог знает сколько времени. Вот приведу себя в нормальный вид — тогда посмотрите. Я ведь и вправду умею быть красивой.
— Да нет, я действительно так думаю. Вы и сейчас красивая.
Засмеявшись, Надежда пожала мне руку. Когда мы вышли из кафе, я повел Надежду в сторону парка.
— Куда мы теперь? — спросила она.
— Немного пройдемся, чтобы нагулять аппетит.
— Я на свой аппетит не жалуюсь, а гулять нет настроения.
— Хотите поужинать прямо сейчас?
— Я хочу посидеть и покурить.
Мы направились в гриль-бар "Ганс Арнольд", который примыкал к ресторану "Кайзер келлер" и считался самым роскошным заведением во Франкфурте. Нас провели в уютный закуток, где все было обито кожей. Бесшумно забегали официанты, на столе появились аперитивы, а Надежда безостановочно курила. На ужин был суп из бычьих хвостов с мадерой, салат из омаров и телячьи котлетки. Удивительно, но Надежда даже не поморщилась, когда к телятине подали ягодное вино. В лагере, когда ей приносили какое-нибудь блюдо, она обыкновенно отсылала его на кухню, а к тому, что все-таки оставалось на столе, едва притрагивалась. Здесь же она уплетала еду за обе щеки. Когда под конец принесли портвейн, Надежда спросила:
— Хэмилтон, когда вы впервые увидели меня в лагерной столовой, какое у вас сложилось впечатление обо мне, о моем поведении?
Я проглотил кусочек камамбера и глубоко задумался, потом ответил:
— Знаете, мне тогда показалось, что вы — красивая женщина, которую подвергают жестоким испытаниям и которая хочет свести счеты со своими обидчиками. По глазам было видно, какая у вас чувствительная натура. Мне было ясно, что на самом деле грубость вам чужда — просто вы сопротивлялись единственным доступным вам способом. Вся вина лежит на нас — на тех американцах, которые вас допрашивали.
Ее глаза наполнились слезами:
— Неужели ты еще тогда понял меня, что на самом деле я совсем другая?
Немного помолчав, она вновь спросила:
— А что ты думаешь обо мне после сегодняшнего дня?
— Что ты самая красивая девушка, которую я когда-либо встречал. Просто невозможно представить себе кого-нибудь еще, с кем бы я хотел прожить свою жизнь. Ты обворожительна.
Она даже затаила дыхание.
— Нет, сейчас я некрасивая. Но ты еще увидишь — я умею быть красивой.
Когда я заплатил за ужин и официант удалился, унося с собой солидную часть денег капитана Мак-Минза, Надежда сказала, глядя в свой бокал с коньяком:
— Мне не хочется идти в театр.
— Чего же тебе хочется?
Помолчав, она ответила:
— Быть с тобой.
— Но я-то буду в театре.
— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.
— Надежда, не надо спешить. Сперва нам нужно получше узнать друг друга.
Сколько же вранья можно нагородить за один день, притом столь явного и бесстыдного? Произнося очередную лживую фразу, я ожидал, что вот сейчас Надежда издевательски рассмеется мне в лицо, но всякий раз видел перед собой ее сияющие глаза.
В тот вечер шла опера Глюка "Орфей и Эвридика". В нашей ложе стояло восемь кресел, но места рядом с нами оказались незанятыми, а две пары в первом ряду сидели, перегнувшись через барьер. На сцене Орфей взывал к богам, чтобы те вернули Эвридику к жизни. Амур, разумеется, его услышал и сказал, что боги обещают разобраться в его деле, если Орфей очарует призраков своим пением. Я искоса взглянул на Надежду — она смотрела прямо на меня. Я повернулся к ней и тут же ощутил на губах влажный-влажный поцелуй, смешанный с запахом коньяка и сигарет.
Орфей бродил по царству теней, усмиряя Цербера и фурий, а Надежда тем временем все глубже и глубже засовывала язык мне в рот. Орфей метался по Элизиуму в поисках Эвридики, а Надежда тем временем положила мою руку себе на грудь. Эвридика корила Орфея за то, что он не смотрит на нее, а Надежда уже засунула мою руку себе под лифчик. Интересно, подумал я, многим ли доводилось ласкать женскую грудь в опере? Мне это было неизвестно. Когда отзвучал последний аккорд и мы вышли в фойе, у меня было полное ощущение, что все смотрят на нас, что вот-вот кто-нибудь крикнет: "Посмотрите-ка на эту парочку — вместо того, чтобы слушать оперу, они предавались разврату!" — но, странное дело, никто не произнес ни слова, и первой заговорила Надежда — когда мы уже оказались на улице.
— А теперь я должна вернуться в этот ужасный лагерь? — спросила она.
— Никто тебя не неволит — мы ведь находимся в свободном мире.
— Я хочу быть с тобой.
— А вот мне надо вернуться.
— Неужели это необходимо?
— Знаешь, давай зайдем куда-нибудь и поговорим. Мы поехали во "Франкфуртер хоф" — одну из лучших гостиниц в городе. Надежда пожелала выпить шампанского, но так как в баре не оказалось советской шипучки, пришлось «довольствоваться» французским.
— Надежда… — начал я.
— Зови меня Надей. Так мне больше нравится.
— Надя, скажи, чего тебе хочется?
— Зачем ты издеваешься надо мной?
— Издеваюсь?
— Ты хочешь услышать от меня то, что должен был бы сказать сам. Наверно, я тебе просто не нравлюсь. Может, я вовсе тебе не нужна?
— Надя, я тебя не понимаю.
— Ну разве можно быть таким бестолковым! Тут и понимать нечего — я хочу остаться здесь, с тобой, а назад в лагерь не хочу.
— Что ж, можно снять тебе номер в гостинице.
— А как же ты?
— Боюсь, мне действительно необходимо вернуться.
— Но мне хочется, чтобы ты был здесь, со мной.
— Ты в этом уверена?
