В объятиях воздуха. Гимнастка - Туманова Юлия

— Вы, наверное, устали? — проницательно заметил он, не отводя глаз от ее лица.

Она кивнула, бессильно откинувшись в кресле. Но на самом деле усталости не было, напряжение всего сегодняшнего дня казалось таким пустячным в сравнении с последними минутами, обрушившимися на ее плечи всей тяжестью мира.

— Простите меня, пожалуйста, — попросил журналист, целуя ее пальцы, — спокойной ночи, Елизавета…

Он поднялся, направился к двери. И каждый его шаг заставлял Вету сгибаться все ниже от непосильной, неожиданной ноши, которую этот человек взвалил на нее своим внезапным появлением. И своим уходом.

— Меня зовут Веточка. — Ее непослушный голос врезался в его спину, словно волны в мокрый песок.

Алексей не обернулся, но замер у самой двери.

— Вам идет это имя.

— Можно на «ты».

— Хорошо. Тогда пока?

— Пока, — прошелестела она, чувствуя, как густая, огромная пустота заполняет сердце.

Этого не может быть! Я не знаю его, я видела его пять минут, я ненавижу журналистов и блондинов, я просто с ума схожу от этой родинки, я просто помешалась на этих волосах. Этого не может быть. Но — легкое прикосновение губ к ее пальцам — такого прикосновения можно ждать всю жизнь и не дождаться. Ho — насмешливый прищур светлых глаз — в таком нельзя утонуть, только жить, жить у этой голубой, узкой кромки воды, слушать океан его души, смотреть на горизонт его сердца, кормить с ладоней его чаек-чертенят. Этого не может быть!!! Ее восемнадцать лет были разными: веселыми, трудолюбивыми, забывчивыми, влюбленными, и только теперь стало отчетливо ясно, что на самом деле они были дорогой. Долгой, запыленной, солнечной дорогой к родному дому с голубыми глазами и порезом от бритвы на левой скуле.

— Подождите, Леший! — Крик ее был похож на звук лопнувшей струны, на разгрызенную во рту карамельку.

— Мы же перешли на «ты».

Господи, наконец-то он обернулся. Наконец-то он отошел от этой чертовой двери. И глаза его были по-прежнему голубы, и каждое движение ресниц любимо. Господи!

— Я… Мы могли бы…

Что она лопочет?! Он просто-напросто примет ее за идиотку, страдающую заиканием. Что, вообще, происходит?

— Вы хотели взять у меня интервью?

— Просто побеседовать, Веточка. Просто побеседовать.

Он улыбнулся, и она поняла, что до сих пор пьяна. Не может весь мир перевернуться из-за одного-единственного движения его губ. Она много выпила сегодня, и это было крепкое вино, не какое-то там шампанское, спиртовая газировка. Да, она пьяна, очень сильно пьяна, и кружится голова, и глаза, глядящие на нее, кажутся вселенским потопом счастья. Безграничного, сумасшедшего счастья цвета вечернего неба в июле.

Веточка беспомощно смотрела на Алексея.

Алексей мог давно уйти, но не уходил.

Оба они не понимали, что случилось.

Оба знали: то, что случится потом, будет еще непонятнее и прекрасней.

Клочок бумаги на прикроватном столике оказался обрывком от сигаретной пачки. Он гласил:

«Жду тебя в холле в семь часов вечера. Ты сможешь узнать меня по цветочному горшку, который я буду держать в руках».

Веточка прочитала записку пару раз, а для верности еще раз вслух, только тогда смысл ее стал понятен. Значит, это не сон? Неужели она действительно влюбилась вчера в незнакомца? В журналиста? Неужели у него были голубые глаза? Неужели она рассказала ему о том, что любит цветы в горшках, и согласилась на свидание?

Вета присела обратно на кровать и глубоко задумалась, насколько это позволяло похмелье. Часа полтора оно уже мучило девушку, поэтому-то даже записку она заметила не сразу. Но первые сонные мысли с утра были об Алексее. Похмелье мешало сосредоточиться и выяснить, было ли вчерашнее знакомство галлюцинацией или просто преувеличением.

Теперь Веточка комкала ни в чем не повинный кусочек картона и все еще не могла поверить, что Алексей Забродин по-настоящему существовал. Очарование вчерашнего вечера растаяло, его распугали первые солнечные лучи, но в сердце девушки уже зародились ростки нового чувства.

Кира вбежала в номер, не постучавшись.

— Прости меня, пожалуйста, прости, Веточка!

— Кажется, я это уже где-то слышала, — делая вид, что вспоминает, задумчиво произнесла Вета, — точно, вчера ты говорила то же самое. Интересно, что послужило поводом сегодня? Ты опять неправильно наложила повязку?

— Издеваешься? — догадалась подруга. — А я, между прочим, всю ночь не спала, переживала, как ты там.

Веточка рассмеялась:

— Там — это где?

— Ну, то есть тут. Вернее, я не была уверена, что ты тут. Поэтому и прошу прощения. Я напилась вчера как свинья.

— Ладно. — Веточка быстро сунула в карман халата записку от Забродина и поднялась с кровати, — ты завтракала?

Кира скорчила забавную гримасу, означающую, что в ближайшие часы ее желудок не сможет принять ничего, кроме воды.

— Мне тоже худо, — призналась гимнастка, — давай хоть кофе закажем. Кстати, а бабушка встала?

— Не-а, обложилась журналами мод и кайфует. Все утро надо мной издевалась. — Кира подумала и решила открыть подруге причину такого обращения Тамары Ивановны. — Я ведь на полу заснула, как последний алкаш, представляешь?

— Бедная Томочка, — только вздохнула Вета.

Через несколько минут девушки пили крепкий кофе и постанывали. Напиток почти не облегчил им существования, у обеих нестерпимо болела голова и все тело подрагивало от напряжения.

— Может быть, душ поможет?

Уже пробовала. — Веточка безнадежно махнула рукой. — Залезла прямо в халате: пока сообразила, что к чему, промокла насквозь. А во вторую попытку вместо геля для душа выдавила на себя всю зубную пасту…

Кира, не дослушав, расхохоталась, ее утренние процедуры не многим отличались от подружкиных.

— Значит, придется весь день теперь дома сидеть, приходить в себя, — констатировала она, вздохнув.

— Посмотрим, — уклончиво ответила Веточка, не понимая, почему не рассказывает подруге о вчерашнем знакомом.

Вскоре в дверь постучали, и супруги Руденко, беззлобно переругиваясь, присоединились к их скромному завтраку.

Борис Аркадьевич не мог нарадоваться, что Веточкина бабушка тихо-мирно читает в своем номере журналы и не достает его со своими вечными придирками. Но не успел он насладиться временной передышкой, как Тамара Ивановна возникла на пороге с воинствующим выражением лица.

— Всем привет! Ларочка, ты очень бледна сегодня, тебе вообще лучше не носить однотонные вещи… Стоп-стоп-стоп, Вета, как же так? Почему ты все время в этом пошлом черном? Ты сама чернявая, значит, обязательно надо надевать что-нибудь яркое, цветастое, чтобы подчеркнуть… Боря… — внимание бабушки переключилось на тренера, и женская половина компании вздохнула с облегчением, — Боря, тебе вообще должно быть стыдно!

— Почему это? — с наигранной независимостью вопросил Борис Аркадьевич.

— И ты еще спрашиваешь! Лариса, он еще спрашивает! Твой муж больше похож на заросшего орангутанга, чем на мужчину! Извини, конечно, но этот стиль затрапезности никуда не годится.

— При чем здесь затрапезность? — возмутилась Лариса Евгеньевна, обидевшись за мужа. — В чем здесь затрапезность?

И пошло-поехало. Под шумок Веточка хотела тихонько исчезнуть из собственного номера. Но не тут-то было, бабушка вовремя перехватила дезертира и вернула его на место. Веточка утвердилась в кресле, отчаявшись выбраться оттуда, прежде чем Тамара Ивановна не испытает на всех присутствующих свои новые познания в мире моды и стиля. День пролетел совершенно незаметно, несколько раз Руденко задремывал в кресле, но безжалостной рукой бабушка возвращала его в реальность и продолжала пытку. Остальные смирились и скромно ждали, когда Тамара Ивановна проголодается. Наконец, с чувством выполненного долга, она позвонила портье, чтобы заказать обед. Вот тут-то Веточка заволновалась. Время приближалось к шести, до свидания оставался час, а она еще не придумала, под каким предлогом ей удалиться. Просто так ее никто не отпустит, а правду говорить ужасно не хотелось. Стало быть, надо тихо исчезнуть, переодеться в номере бабушки и Киры и смыться, предварительно сделав вид, что идет спать. Не очень складно, но другого варианта Веточка придумать не могла. Голова была занята только предстоящим свиданием.