Запрещенные слова. Том первый (СИ) - Субботина Айя

На последних нескольких снимках отчетливо видно уютное пространство кинотеатра с синими бархатными креслами. Темный зал, светящиеся дорожки между рядами, кусок экрана. Потом — несколько кадров из фильма Скорсезе. Глухие, тревожные сцены. Лицо ДиКаприо в полумраке, уставившееся в никуда.

Потом, прежде чем успеваю передумать, набираю сообщение:

Я: Ну и как оно: потратить несколько часов на рефлексию и очевидный вывод, что Скорсезе снова гениален?

Несколько минут тишины.

Я вижу, что он оффлайн и на секунду голову посещает трусливая мысль удалить сообщение. Сейчас оно кажется совершенно идиотским. Точно не таким острым и умным, как его. Как будто он точно знает ту самую фразу, на которую невозможно не ответить.

Но потом статус анонима меняется на «в сети» и ответ летит в меня почти мгновенно.

Hornet: Оно того стоило. И снова без шансов для слабонервных.

Я: Ты не слабонервный?

Hornet: Я задавал себе этот вопрос во время сцены с арсеналом оружия в подвале.

Я: Я еще не смотрела, так что постарайся обойтись без спойлеров.

Я: И что ты понял про крепость своих нервов?

Hornet: Что дело не в нервах, а в том, где проходит черта.

Hornet: И как быстро ее можно переступить, если знать, что тебе все сойдет с рук.

Я: Ты говоришь, как будто проверял.

Hornet: Может, и проверял.

Я: И?

Hornet: Грань всегда тоньше, чем кажется.

Я усмехаюсь. Он всегда так — никогда не дает прямых ответов. Как будто любит оставлять пространство для разговора.

Hornet: А ты? Почему не пошла на премьеру?

Я: Была занята.

Hornet: Никогда не думал, что «Ложная слепота» требует настолько тщательного разбора.

Я: Я больше не пыталась. Ты все равно поставил мне «трояк».

Hornet: По десятибалльной шкале.

Я закатываю глаза, воображая, что если бы он сидел сейчас напротив, то выражение моего лица красноречивее всяких слов сказало бы ему, что я думаю о его «незамутненной» оценке моих критико-литературных способностей. Но когда воображение пытается мысленно дорисовать почти прозрачному безликому образу какие-то конкретные черты, я жестко себя торможу.

Не надо.

Остановись, Майя. Разговоров о книгах и фильмах вполне достаточно.

Hornet: Так почему не пошла в кино? Предпочитаешь смотреть фильмы в одиночестве и под пледом?

Я: Нет, просто в жизни есть вещи поважнее фильмов и книг.

Hornet: Не уверен.

Я: В таком случае ты безнадежен.

Hornet: Абсолютно.

Мои пальцы набирают: «Убежденный холостяк?», но я вовремя удаляю импульсивный порыв. У меня слишком много мыслей в голове, но в этом моменте я осознаю одну важную вещь — мне нравится наша с ним переписка. Даже если он немного резкий. В отличие от меня он явно не заморачивается над тем, как правильно подобрать слова, чтобы не обидеть собеседника. Хотя иногда мне кажется, что он пытается одновременно и сказать что-то важное, и держать дистанцию.

Hornet: А если серьезно? Что для тебя может быть важнее хорошей книги или премьеры фильма от любимого режиссера?

Я задумываюсь.

Вспоминаю, как помогала украшать комнату Андрея перед его выпиской.

Как забирала его из больницы и вопреки Лилькиной истерике повезла в спортшколу, чтобы записать на бокс, о котором он так мечтал. Даже если до занятий его допустят только в середине декабря, племянник до потолка прыгал от радости, а потом — еще выше, потому что мы поехали в спорттовары и купили ему настоящие боксерские перчатки.

Вспоминаю снег, который засыпал улицы.

Вспоминаю еще пару Сашкиных фото: из кабины самолета, в грозу, а потом — залитую солнцем парижскую площадь.

Но перечислять все радости моей в целом скучной жизни этому скептику и цинику я точно не буду. Просто его вопрос натолкнул на мысль, что я ни на что не жалуюсь и мне всего хватает. Что я люблю когда ровно, спокойно и предсказуемо.

И Дубровский в этот порядок вещей все равно никак бы не вписался, даже если бы все случилось как-то иначе.

Я мысленно ругаю себя за то, что позволила мыслям о нем дважды за день посетить мою голову. Переключаюсь на переписку и отвечаю, что в моей жизни работа — всегда на первом месте. И свои заслуженные выходные я посвящаю аккумуляции моральных сил перед очередной рабочей пятидневкой.

Hornet: Ожидаемо.

«Так что же ты отвечаешь на мои сообщения со скоростью раз в минуту, если я вся такая скучная и предсказуемая?» — мысленно от души сарказмирую, но отвечаю сдержано и безразлично:

Я: Ты спрашивал, я ответила.

В этом прелесть виртуального анонимного общения — нет необходимости казаться лучше, стараться произвести впечатление. Нам обоим совершенно все равно, как мы выглядим в реальности, сколько нам лет и насколько у нас богатый внутренний мир. Мы просто ведем почти светские беседы.

Только Хорнет, ожидаемо, жалит чуть сильнее.

Hornet: А если отбросить все лишнее? Оставить только один момент, который стоит прожить? Что это будет?

Вопрос слегка выбивает меня из колеи своей прямой.

Необходимостью добавить в наше общение немного личного.

Хотя, в данном случае, много.

Я настойчиво отбиваюсь от первой же пришедшей на ум мысли, потому что она с потрохами выдает мою слабость. Пытаюсь выковырять что-то взамен. Черт, мне почти тридцать три, в моей жизни была уйма моментов, которые стоили всех этих прожитых лет!

Но чем больше я пытаюсь их отыскать, тем очевиднее становится самый первый.

Я могла бы отшутиться. Написать что-то нейтральное — про путешествие, про какой-нибудь момент триумфа на работе. Но почему-то именно в этот момент и с ним мне совсем не хочется отшучиваться

Если бы даже я знала чем все закончится с Дубровским — я бы все равно…

Обрываю мысль, формирую сдержанный ответ и пишу:

Я: Момент, который сделал больно, но который все равно не хочется переиграть и вычеркнуть.

Он долго не отвечает. Пропадает из онлайна.

Я думаю, что наша переписка на этом закончена. Но потом экран загорается новым сообщением.

Hornet: Ты смелая.

Я: Или глупая))

Я: Ну а твой «тот самый момент»?

Он снова пропадает. Я успеваю просмотреть пару документов, которые Амина потихоньку кладет мне на стол. Делаю заметки, но ловлю себя на том, что рука все время тянется к телефону, а я трачу половину своей сосредоточенности, чтобы этого не делать пока не разберусь с документами.

Но когда примерно через полчаса заглядываю в переписку, там висит его сообщение.

Hornet: Момент, когда приходилось делать вид, что ничего не чувствуешь, хотя на самом деле чувствуешь слишком много.

Я: Иногда нужно позволять себе все чувства.

Hornet: Это не практично.

Я: Звучит очень… одиноко.

Hornet: Я не женат, не в отношениях. Как еще, по-твоему, я должен «звучать»?

Я: О, кажется, я понимаю, почему Шершень! (от авт.: в переводе с англ. «hornet» означает «шершень») Ты же все время жалишь!))

Я шучу.

Даже если слишком резко, но это не важно.

Просто пытаюсь поскорее зацементировать мысль о том, что теперь я знаю о нем еще немного личного. Мне какая разница, что происходит в жизни человека, которого я совершенно точно не планирую развиртуализировать?

Hornet: Ты ошибаешься. Шершень жалит только тогда, когда его вынуждают.

Я улыбаюсь, почему-то воображаю его в этот момент с жутко самодовольной улыбкой, даже если в целом не имею ни малейшего представления о том, как он выглядит.