Элизабет Хауэр - Полгода — и вся жизнь
— Посмотри, что я принесла, — сказала мать с триумфом в голосе, — ты только посмотри, что мне удалось у них выманить.
Она подняла руку, в которой что-то держала. Прямо перед лицом Камиллы качался какой-то предмет красно-черного цвета. По комнате разлился сильный запах.
— Посмотри, — крикнула мать, — кровяная колбаса, огромный кусок кровяной колбасы для нас!
— Мама, уйди, уйди отсюда, — закричала Камилла и изо всей силы толкнула мать к двери. — Уходи, да уйди же, пожалуйста.
Потом она заперла дверь изнутри и расплакалась. Мать в гневе стучала в дверь.
Письмо на столе, написанное летним вечером 1943 года, на следующий день было доставлено на почту и отправилось на Восток.
Барон не мог припомнить, как давно был построен этот погреб. Когда его отец купил виллу, погреб уже существовал. Он протянулся в глубь полого поднимающегося сада широким подземным коридором со сводчатыми потолками из темно-красного кирпича, выложенного геометрическим рисунком. По бокам свод поддерживали мощные колонны, которые образовывали глубокие ниши. В них было прохладно на протяжении всего года. Температура там постоянно держалась между восьмью и двенадцатью градусами по Цельсию. Отец барона хранил в погребе вина, коллекция которых занимала лишь небольшую его часть. Сам барон никогда не пользовался погребом. Все, что он приобретал, тотчас же потреблялось. После первой мировой войны он сдал погреб виноторговцу. Тот заполнил его огромными сосудами с вином, установил широкие полки для хранения бутылок и был очень доволен помещением. Он заверял барона, что вина, которые хранятся в этом подвале, достигают великолепной зрелости. У французского рислинга, к примеру, появляется тонкий пряный букет, белое бургундское вино получает пикантную кислинку, австрийский цирфандлер — тяжелый приятный вкус, и даже местные красные вина приближаются по аромату к горьким миндальным винам лучших иностранных марок. Эти похвалы очень льстили барону. Его то и дело приглашали на винные дегустации. Но перед фашистским вторжением виноторговец, арийское происхождение которого не было безупречным, быстро продал все свои запасы и уехал за границу. Несколько местных виноделов, среди которых был и Вегерер, просили барона сдать погреб. Но он сурово отклонил эти просьбы, полагая, что кощунственно хранить в его подвале после благородных марочных вин местную кислятину. С тех пор погреб пустовал.
Прежде чем войти в него, нужно было пройти через пристройку с маленькой комнаткой для дегустации вин. Перейдя в распоряжение барона, эта комнатка быстро утратила свое первоначальное назначение. Здесь теперь хранили садовый инвентарь, ненужные картонные коробки, всяческий хлам, у одной из стен, все еще украшенной бумажными виноградными лозами, стояли покрытые пылью стол и скамейка — все, что осталось от прежнего убранства. После обеда барон, тихо ругаясь, мокрой тряпкой протер мебель от пыли.
— Я думаю, дорогой Гого, — сказала баронесса после скромного ужина, — мы должны сегодня опять поиграть в четыре руки. Мне бы очень хотелось этого.
Баронесса слыла замечательной пианисткой, барон же, хоть и был музыкален, плохо разбирался в нотах и охотнее всего играл на слух бойкие марши и мелодии из оперетт. Когда баронесса хотела помузицировать со своим мужем, она тщательно отбирала пьесы, отдавая барону более легкую партию. Играя, он в большинстве случаев был хмур и не сосредоточен, а когда допускал особо грубые ошибки, громко смеялся и через некоторое время говорил: «Играй одна, Терчи, моя дорогая. Так будет лучше». Баронесса покорно выполняла его просьбу, хотя знала, что произойдет потом: после нескольких тактов барон, тихо храпя, засыпал в кресле, обитом полинявшим от времени гобеленом.
Сегодня барон быстро взглянул на уже приготовленную музыкальную пьесу — «Фантазия номер один: фа-бемоль» Моцарта, оригинальную композицию в четыре руки для фортепьяно, потом посмотрел на свои карманные часы и ответил, что вынужден отказать себе в этой радости, так как у него еще есть дела.
Баронесса, которая всегда беспокоилась, когда слышала слово «дела» из уст своего мужа, захотела подробнее узнать, что это за дела, но он быстро исчез, помахав ей рукой.
Много позже, когда баронесса уже пошла спать, барон опять появился перед маленькой калиткой у верхней ограды своего сада, тщательно прикрывая левой рукой свет карманного фонарика. Свет от него проникал сквозь ткани ладони, окрашивая их в красный цвет, и барон некоторое время развлекался тем, что двигал рукой и смотрел, как изменялась сила света. Как он и опасался, ему не удалось найти ключ от калитки. Но он все же сломал замок в нескольких местах. Этот успех произвел на барона сильное впечатление.
Ночь была теплой. Темный город притаился под сияющим июньским небом, созвездия которого беспрепятственно посылали свой свет на землю, уничтожая страх и бессмысленные тайны. На юге ярко сияла Полярная звезда, на востоке — треугольник созвездий, вершинами которого были созвездия Лебедя, Лиры и Орла, между ними — фигуры Большой и Малой Медведицы, Псов и Ворона. Знак Псов барон любил, он напоминал ему о далеких днях его юности, о тех ночах, когда огни города не так ярко освещали ночное небо над его садом. Барон подумал о своем старшем сыне. Он знал, что его представления о службе сына не соответствуют действительности. Рядом громко застрекотал сверчок. Трава, еще сочная в это время, уже немного пахла сеном.
Вдруг невдалеке зашуршал гравий, кто-то тихо закашлял. Барон открыл дверь и направил луч фонарика в сторону идущего человека.
— Добрый вечер, дорогой инженер, — сказал барон.
— Добрый вечер, дорогой барон, — ответил отец Ренаты.
В пивной комнате, окна которой барон предварительно занавесил, инженер бросил на стол три голубые папки. Они были перевязаны черными тесемками и содержали чертежи станков, которые были изъяты Густавом Бухэбнером со своего предприятия и пока хранились у Ганса Ахтерера. Кроме того, пять мелко исписанных листков содержали отчет о сырье и полуфабрикатах продукции, которую инженер после готовящегося закрытия предприятия никоим образом не хотел потерять. Барон, который мало понимал в технике, выслушал объяснения инженера. По его лицу было видно, что он обдумывал его слова и склонялся в сторону положительного решения.
— Я могу предположить, господин барон, — сказал инженер, — что ваши возможности сбыта дефицитных товаров не ограничиваются только продуктами питания. До сих пор мы с вами занимались мелким бизнесом. Эти станки принадлежат мне. Их удалось приобрести, установить и привести в действие только благодаря моему труду, усердию и способностям. И вот теперь я должен все это продать за деньги, которые потеряли всякую цену. Я честный человек и придерживаюсь определенных жизненных принципов. Но меня хотят обмануть. Я был готов работать на благо государства и этой системы. Сейчас моя продукция не нужна. Хорошо. Но тогда мне не нужно это государство. И я не испытываю никаких угрызений совести, желая по своему усмотрению использовать то, что мне принадлежит.
