Глянцевая женщина - Павленко Людмила Георгиевна

— А деньги есть?

— Денег-то нет… Придумать надо что-нибудь…

— Что — клад найти?

— А почему бы нет? Вокруг Зарубинска полным-полно пещер в известняках, а в пещерах — клады. Но там, по слухам, москвичи промышляют. Все пещеры исползали. И притом со старинными картами. В мире ведь ничего не изменилось со времен, когда всюду разбойники по суше рыскали, а пираты — по морям. Человек остается таким же придурком, каким и был. — Она вдруг оживилась. — А вы знаете, я прочла, что недавно астрономы открыли звезду, которая по своему составу является гигантским алмазом. Представляете?

— Я вам дарю ее.

— Спасибо! Ну слава Богу! Все проблемы позади. Хватит мне и на домик, и на турне по Средиземноморью.

— Да на все теперь хватит! Можете оптом скупать виллы, дворцы и острова.

— Какой вы добрый! Что бы я делала без вас? А знаете, пожалуй, я с вами поделюсь. Так и быть, половина звезды — ваша.

— Благодарю, — учтиво поклонился Чудин, — вы тоже удивительно добры.

— Да ерунда!

Они спустились вниз, но Гринева не могла успокоиться и обошла весь участок, внимательно вглядываясь в кустарники и заросли травы.

— Вы трупы ищете? — поинтересовался ее помощник.

— И вот не надо только этого иронического тона! — отвечала актриса. — Все может быть. На этой даче все, что угодно, можно обнаружить.

Подойдя к мангалу для шашлыка, она обследовала и его. Заглянула в большую яму для барбекю.

— Подозрительная яма! — покачала она головой.

После чего прошла к террасе и уселась в кресло, которое прежде занимала Светлана Федоровна Прибыткова. Павел Прокофьевич опустился на садовую скамью и сидел молча, глядя на актрису. Зачем ей нужно быть на месте Прибытковой? Она хочет войти в ее образ?

Он не ошибся. Лицо актрисы стало меняться. Именно лицо, а не просто его выражение. Приподняв чуть выше подбородок, она смотрела прямо перед собой. Глаза ее, казалось, меняли цвет — из серо-зеленых становились светлыми и холодными, точно весенние льдинки. Губы сжались, а впадинки на щеках увеличились, придав живому человеческому лицу неестественность лепки мраморной статуи.

— Я не похожа на Лепницкую, — заговорила она низким, чуть приглушенным голосом, — но я добьюсь полного сходства. Тогда посмотрим, кто кого. Она думает — я в ее власти. Ошибается. Она не любит никого. Но я заставлю ее ползать на коленях передо мной. Я ей припомню все обиды, все унижения. Она считала меня слабой и безвольной. Но мы еще посмотрим, кто сильнее.

Актриса внезапно замолчала. Затем лицо ее вновь начало меняться в обратном порядке — так, словно кто-то моделировал в компьютерном изображении фоторобот исчезнувшего человека. И вот оно приняло свое привычное выражение. Актриса глубоко вздохнула.

— Не могу долго находиться в этом образе. Боюсь даже минутного слияния с ним. Вы понимаете меня? — спросила она Чудина.

Ее зритель кивнул.

— Я боюсь заразиться эгоизмом. Я сдираю с себя все то грязное, мерзкое, что прилипает к нам в процессе жизни. Сдираю — и не могу содрать. Скажите, кто так устроил этот мир? Зачем?.. — Она немного помолчала. — Я вам скажу сейчас что-то такое, чего нельзя вообще-то говорить. Это хранят в себе. Но иногда… Так вот. Это случилось много лет назад. Моя мать умирала. И однажды, очнувшись, она вдруг спросила меня: «Так это что — спектакль такой? Мы играем спектакль? И мне в нем дали роль старушки с палочкой? А ты играешь мою дочь? А почему мне дали эту роль? Я не хочу ее играть! Я не хочу играть старушку с палочкой…»

Актриса посмотрела на Павла Прокофьевича. Он был потрясен ее откровенностью и не знал, что сказать.

— Кто придумал такие жестокие игры? Я спрашиваю вас об этом.

— Я не знаю.

— И для чего?

— И на этот вопрос у меня нет ответа.

— И у меня. Неужто Господь Бог так жесток, что заставляет нас страдать ежедневно и ежесекундно? Счастье — это далекие звезды-алмазы. Кто-то их видит в телескоп и заявляет, что они есть. Для астронома эти звезды — мираж. А для нас — миф. И только.

— Жизнь — это школа, — после долгой паузы проговорил изобретатель, — школа воспитания чувств. Мы должны в этом мире, где торжествуют смерть и предательство, взрастить в себе любовь. Это станет по-настоящему возможно, если школа не будет придуманной. Здесь все должно быть взаправду.

— На крови и на слезах? Так жестоко? Неужели научиться божественной любви можно только такой ценой?

— Быть может, Бог страдает вместе с нами. С каждым из нас.

— Мне не нужен страдающий Бог.

— Зато вы ему нужны.

— Я не могу любить страдающего Бога. Я могу его только жалеть. Но тогда он перестает быть Богом. Бог — это торжество радости, любви и света.

Чудин усмехнулся:

— Есть пословица: у Бога всего много. И сострадания, и света, и любви, и радости. Мы еще очень грубая материя. Мы — глина. Господь нас поднимает через страдания все выше, выше… Наши чувства становятся все тоньше… И когда мы станем такими же чуткими и просветленными, как ангелы, мы наконец-то все поймем и все почувствуем, что должны. Ну и потом, вы забываете — Господь ведь в каждого из нас вложил искру Божью. Она есть импульс к творчеству. Бог позволяет нам, дает нам право и возможность самим сотворить свою душу. У каждого был стимул к самосовершенствованию, но не каждый использовал его.

— Вы, случайно, священником не были?

— Упаси Бог! Я вне конфессий. Но я верю Богу. — Павел Прокофьевич помолчал и затем поинтересовался: — А почему вы все-таки сыграли Прибыткову? Вы именно ее подозреваете в убийстве?

— Ее подозревает Кронин — ему понадобились отпечатки ее пальцев. Ну и конечно, многое указывает на эту даму.

— И что вы сами почувствовали, войдя в ее образ?

— Любовь и ненависть. Она в кого-то влюблена и одновременно ненавидит этого человека.

— Но вы ведь, войдя в образ, упоминали Лепницкую? Не может же Прибыткова быть влюбленной в женщину. Или… может?..

— Они тут, вся эта теплая компания, распущены настолько, что им уже, по-моему, безразлично, к кому испытывать влечение. Главное в их взаимоотношениях — кто над кем будет властвовать. По взгляду, брошенному Прибытковой на Лепницкую, я поняла, что эта женщина берет пример с подруги, старается во всем быть на нее похожей, даже внешне. Вы не заметили?

— А ведь и правда! Они похожи, как близнецы! Одинаковые прически, похожий стиль в одежде, манера поведения…

— Только у Прибытковой это не свое. Она — дурная копия Лепницкой. Отсюда я и сделала вывод, что Прибыткова подражает Лепницкой и злится оттого, что та ведет себя абсолютно раскованно и притом так высокомерна, как ей и не снилось.

— И по этой причине Светлана Федоровна могла стать убийцей?

— Чтоб самоутвердиться? Разумеется. Но не только по этой. Не забывайте пленки. Там что-то есть. Ах, почему вы не позволили мне взять их?!

— Потому!

— Мы позвоним, конечно, Виктору Петровичу и скажем о находке, но вдруг они их перепрячут?

— Не успеют, надеюсь. Ведь они же не знают, что вы обнаружили их. А тайник этот вполне надежен. Только чудо позволило вам его найти.

— Совсем не чудо. Разгадка тайны притягивается к тому, кто постоянно думает о ней. Обычный закон гравитации, который работает не только в материальной вселенной, но и в ее духовной составляющей.

— Любопы-ытно…

— Эй! Кто тут посторонний, а? Чего надо?

Калитку открывал парень лет тридцати в утепленном тренировочном костюме. Вид у него был достаточно грозный.

— Что будем делать? — прошептала, сжавшись, Елена Ивановна'.

— Та-ак, — продолжал парень, подходя, — ну и кто вы такие? Почему на чужой территории? Здесь, между прочим, частное владение.

— Добрый день, молодой человек, — вставая и слегка поклонившись, солидно произнес Павел Прокофьевич, — мы договорились с господами Лепницкими о покупке этого дома. Но, не застав хозяев, решили подождать их непосредственно здесь.

Елена Ивановна с восхищением посмотрела на записного вруна.