Татьяна Маркина - Он пресытил меня горечью, или Так тоже можно жить
— Не знаю. Приятный мужской голос, — и Наталья Федоровна свернула в коридор.
— Да, — Таня взяла трубку.
— Привет, беглянка! Где прячемся? — услышала она бодрый голос Максима.
— Я не прячусь. Ты больше не звони сюда, — попросила Таня.
— Хорошо, — согласился Максим, — лучше я приеду в школу, если ты не всплывешь.
— Да я, правда, не прячусь. У моей подруги умер отец, она с мужем уехала на похороны, а дочку оставила со мной. Я пока временно живу у них, отвожу ребенка в садик, кормлю.
— И когда они вернутся?
— В воскресенье.
— И ты это время будешь жить у них?
— Да, до конца недели.
— Ты что, решила из меня святого сделать? — вскричал Максим.
— Почему святого? — не поняла Таня.
— Потому что должен воздерживаться столько времени, — объяснил Максим, а потом буркнул, — в общем, я не собираюсь ждать до конца недели. Ты когда с работы приходишь?
— Около четырех.
— А садик когда закрывается?
— Ее нужно забрать до шести.
— Да у нас уйма времени! Значит, после работы сразу пилишь к себе. Я там буду в четыре.
— Но мне из дома далеко идти до садика, я боюсь опоздать.
— Ничего, мы все успеем. Долго ли умеючи? — засмеявшись, он повесил трубку.
Без десяти четыре она была дома. На кухне, как вещественные доказательства пребывания Максима, в блюдце лежали окурки. Таня выбросила их и помыла блюдце. Она собрала кое-что из мелочей, которых ей не хватало в чужом доме, потом включила телевизор и села на диван. Прошло пять минут, десять, а Максима все не было. До садика идти не меньше получаса, а если на трамвае, то можно добираться еще дольше, пятый маршрут ходит очень редко, и от остановки идти минут десять. Малосемейное общежитие, где жили Андреевы, стояло на пустыре, рядом с тремя такими же девятиэтажными малосемейками, между ними находился детский садик. Дома эти выросли словно на пустом месте, настолько они были одиноки. За этими домами строились еще два таких же общежития. В перспективе здесь были запланированы и магазины и почта, но пока люди были отрезаны от городской жизни.
Таня начала метаться по комнате. Она боялась уйти, не дождавшись Максима. Детсад работал до семи, но после дневного сна, как шутили родители, один час приравнивался к трём, а дети с завистью провожая счастливчиков, за которыми пришли раньше всех; летом в шесть вечера уже почти всех забирали, и Таня не хотела, чтобы девочка грустила одна в группе. Ей и так было одиноко без мамы и папы. С Анжелой Тане было легко, девочка ее слушалась, она была веселой и жизнерадостной. Но как-то, услышав по радио про аварию с жертвами в каком-то городе, девочка спросила Таню:
— А мама с папой тоже там?
— Нет, они в Новокузнецке.
— А, может, они потом поехали туда?
Бедная крошка, она впервые разлучалась с родителями, и ее маленькое сердечко сжималось от страха, что они не вернутся.
— Нет, нет. Они любят тебя и скоро приедут.
Если он не придет без четверти пять, нет ровно в пять, она уйдет, оставив ему записку. Таня переоделась в джинсы и синий джемпер. Лето подходило к концу, жара спала, и сегодня утром было холодно, а она взяла к Андреевым только два легких платья. Таня снова села перед телевизором.
Он пришел в пять.
— Максим, я же тебе сказала, что не могу опаздывать!
— Да не волнуйся ты так, через пять минут будешь свободна. Ты пока раздевайся, а я пойду, умоюсь, — он ушел в ванную и включил воду.
Таня растерялась. Что она должна голая ждать, когда он выйдет? Может расправить кровать и лечь под простыню? Нет, только не это. Ждать, когда он вернется и разденет ее? Это может затянуться. Халат! Она наденет халат, его можно быстро снять. Таня разделась и накинула розовый махровый халат. Максим все еще плескался в ванной. Она села на диван. Прошло еще несколько минут, слышно было, как струя воды бьется о дно ванны. Таня готова была разрыдаться, он издевается над ней. Наконец шум воды стих и в комнату вошел Максим.
— Танюша, времени у нас действительно нет, — произнес он, — я решил отложить до следующего раза.
— Можешь одеваться, — подсказал он ошеломленной Татьяне.
После этих слов она вскочила, губы дрожали от негодования. Она не смогла сдержаться, когда поняла, что он все это придумал заранее.
— Ты — свинья, — выдохнула она.
— Радость моя, не сердись. Я так тебя понимаю, я сам хочу того же, что и ты. Но пойми и меня, я не намерен заниматься любовью второпях.
Нет, ей лучше молчать, все, что она ни скажет, ему только на руку. Она повернулась к нему спиной и, не снимая халата, быстро надела трусики и джинсы. Только потом скинула халат и надела бюстгальтер, но от злости не могла попасть крючком в петельку. Максим помог ей застегнуть бюстгальтер.
— Благодарить не надо, — сказал он при этом.
— И не собиралась, — словно выплюнула ругательство.
— Всегда рад помочь, — ответил он.
Она надела джемпер и бросилась в прихожую.
— Подожди меня, не убегай одна, — крикнул Максим ей вслед.
— Я спешу, — она открыла дверь.
— Я на машине, отвезу.
Таня остановилась на пороге.
— Я забыла сумку, возьми ее, она на столе.
Они вместе вышли из квартиры. В машине Татьяна объяснила Максиму, где садик, и через десять минут они были на месте. Анжела, на пару с худенькой девочкой, скучала над остывающим ужином. Остальные дети уже поели, и играли на ковре. Таня помахала у себя перед ртом рукой, показывая, чтобы Анжела быстрее работала ложкой. Анжела улыбнулась, а Таня отошла к ее кабинке. Когда девочка вышла в раздевалку, Тане пришлось еще переплести ей косы, растрепавшиеся после тихого часа.
Максим курил, стоя у машины. Таня была уверена, что он сразу же уехал, ведь они договорились, что он придет в воскресенье.
— Прошу садиться, дамы, — сделал он широкий жест, — довезу до дома.
— А мы уже дома. Вот здесь мы живем, — Таня показала на одно из двух одинаковых, словно отраженных в зеркале, дома.
— Чтобы у меня не было ощущения напрасного ожидания, я все равно вас подвезу, до самого подъезда.
— Мы не поедем, — сказала Таня.
— Как тебя зовут, ангел? — Максим сел на корточки перед Анжелой.
Глаза у ребенка округлились от удивления.
— Как ты узнал? — благоговейным шепотом спросила Анжела.
— Что узнал? — не понял Максим.
— Как меня зовут.
— Как тебя зовут, — медленно повторил Максим, — неужели ангел?
