Старше (ЛП) - Хартманн Дженнифер

— Послушай меня. Когда тебя что-то ломает, ты собираешь осколки и создаешь себя заново. Может быть, с помощью швов и клея, но этого достаточно, чтобы продолжать жить. Никто не должен оставаться сломленным.

— Я не знаю, как с этим справляться. — Всхлипнула она сквозь дрожь. — И ты — последний человек, перед кем я должна распадаться на части.

— Может быть. — Я вытер ее мокрые щеки. — Но я единственный, кто оказался рядом.

Галлея уставилась на трещины в асфальте, напряжение в ее теле спало, дыхание пришло в норму.

— С тобой такое случается?

— Конечно.

— Я не могу этого представить, — прошептала она. — Ты сильный. Стойкий.

— Я человек. Такой же, как и ты. — Я отодвинулся, давая ей возможность прийти в себя. Разобраться в себе. — Я не подпускаю к себе людей. Если я кажусь сильным, то это потому, что я возвел вокруг себя стены. Это тоже не очень здорово. У меня крайне мало близких отношений, потому что большинство из них привели к душевной боли.

Она слизнула с губ слезы и снова посмотрела на меня.

— Я больше не хочу быть слабой.

— Ты не слабая. — Я снова потянулся к ее лицу, сжимая ее щеки еще крепче, чем раньше. — Поверь мне. Выбрось это дерьмо из головы.

— Это так. Ты только что стал свидетелем.

— Я стал свидетелем психологических последствий жестокого обращения в семье, — твердо сказал я, заставив ее посмотреть на меня. — Клянусь тебе, Галлея, ты не слабая. Ты выздоравливаешь. А выздоровление требует времени. Я буду рядом, если тебе нужно с кем-то поговорить.

Глаза Галлеи подернулись пеленой, она смотрела на меня, слезы блестели в свете уличного фонаря. Прерывисто вздохнув, она подняла руку и накрыла мою, ее прикосновение было мягким. Как нежная ласка.

Благодарность.

Она кивнула, впитывая мои слова, мою правду, и улыбнулась.

— Ты здесь, чтобы спасти меня?

Она задала мне тот же вопрос в доме Джея, в ту ночь, когда мы встретились, прижавшись спинами к выцветшему голубому дивану.

Ты здесь, чтобы спасти меня?

Наши глаза не отрывались друг от друга еще минуту, и теплое, сбивающее с толку чувство разлилось по моей крови. В тот момент я так ясно увидел ее. Ее боль, ее агонию. Ее непреодолимую потребность в силе. Ей нужен был кто-то рядом, кто боролся бы за нее. И Галлея была права — это не мог быть я.

Но я был прирожденным бойцом, и защищать было в моей природе. Оберегать. Я хотел превратить ее боль в упорство, в нечто достойное и похвальное.

Я хотел превратить ее в человека, способного постоять за себя.

Галлея сжала мою руку.

— Отвези меня домой, — сказала она и снова трогательно улыбнулась. Это смягчило мои острые углы. Пробралось внутрь, как назойливый захватчик.

Опасный. Смертоносный.

Пробило брешь в моей твердой решимости.

Встав, я протянул ладонь и кивнул, помогая ей подняться.

Помог ей встать на ноги.

И отвез ее домой.

ГЛАВА 13

Сентябрь 1996 года

Фейерверки раскрашивали небо, и я наблюдала, как черное пространство надо мной оживает изумрудными и фиолетовыми полосами. Выходные в честь Дня труда официально подошли к концу, и лето завершилось красочными проводами.

Если для большинства восемнадцатилетних конец лета означал, что впереди новые приключения — колледж, переезд, планирование карьеры, — то для меня он означал лишь повторение пройденного.

Я возвращалась назад.

Из-за ухудшающегося психического состояния и плохих оценок наверстать упущенное оказалось непреодолимой задачей. Это было унизительно, но я приняла решение остаться на второй год обучения в старшей школе. У меня были цели. Планы. Я не хотела оканчивать школу с таким плачевным результатом.

И единственным плюсом второго года обучения было то, что мы с Тарой теперь учились в одном классе. При условии, что больше не будет никаких провалов, мы окончим школу вместе.

Тара, сидевшая рядом со мной в садовом кресле, радостно вопила, выбрасывая кулак в воздух. Я потягивала свой лимонад через соломинку, свернувшись калачиком на соседнем стуле.

Уитни стояла перед нами, устремив взгляд в небо, когда все затихло.

— Эти фейерверки просто потрясающие, — задумчиво произнесла она, оглядываясь на нас. — Я каждый раз снова чувствую себя ребенком.

У меня не было таких эмоций.

Мое детство было наполнено фейерверками, но не такими красивыми. Вместо ярких вспышек в ночном небе, в моих наполненных слезами глазах вспыхивали звезды от резких ударов кожаного ремня по спине. Это были искры неуверенности и страха, которые до сих пор определяли меня. Взрывы были эхом громких голосов и жестоких слов, которые рисовали совсем другие картины, те, что оставили болезненные следы на холсте моих воспоминаний.

Но я все равно заставила себя улыбнуться.

— Да, это здорово.

— Хочешь пойти со мной на костер на пляже? — Тара поднялась со своего стула.

— Ты идешь? — Уитни повернулась к Таре. — Уже поздно.

— Да ладно, мам, мне уже почти восемнадцать. Что может случиться?

— Хочешь, я составлю список?

Тара хмыкнула.

— Я попрошу Джоша забрать нас.

— Я останусь дома, — сказала я ей, снова натягивая на лицо слабую улыбку. — Развлекайся. Фотографируй.

— Ты же знаешь, что у меня это плохо получается, Галс. Каждый раз, когда я пытаюсь сделать снимок, получается странное, размытое пятно, которое не сойдет даже за абстрактное искусство.

Я усмехнулась.

— Это потому, что ты не можешь перестать двигаться. Тебе нужно сосредоточиться на моменте.

— Следующий момент всегда лучше, чем тот, в котором я нахожусь.

И снова я не могла с этим согласиться.

Когда ты не знаешь, что принесет тебе следующий момент, то, как правило, начинаешь ценить то хорошее, что у тебя есть.

Уитни вздохнула, собрала волосы в хвост и закрепила его фиолетовой резинкой.

— Ты позвонишь мне, когда приедешь?

— На пляже нет телефонов, мама.

— Тогда напиши мне. Я просто хочу знать, что ты в безопасности.

— Да-да, обязательно. — Тара повернулась ко мне. — Ты уверена, что хочешь остаться дома?

— Уверена. — Мне нужно было еще кое-что сделать сегодня вечером.

— Оки-доки. Я, наверное, останусь на ночь у Аманды.

— Обязательно отметься, — крикнула Уитни, когда Тара, помахав на прощание, направилась прочь.

— Не могу дождаться завтрашнего ужина с папой. — Остановившись у двери во внутренний дворик, она бросила взгляд на мать. — Но я лягу спать пораньше, чтобы вы могли побыть наедине.

Уитни покраснела, и Тара скрылась в доме.

Я спряталась за стаканом с лимонадом, пытаясь скрыть свои вспыхнувшие щеки.

Смущенно рассмеявшись, Уитни опустилась в кресло, в котором сидела Тара.

— Прости. Она вбила себе в голову, что мы с ее отцом собираемся воссоединиться или что-то в этом роде.

Потягивая лимонад, я чуть не подавилась кубиком льда.

— Правда? — пискнула я.

— Нет. Этот корабль уплыл.

— Почему?

— Долго рассказывать. Я облажалась. — Что-то мелькнуло на ее лице. Что-то похожее на печаль. — А потом я его потеряла.

— Потерянные вещи не обязательно должны оставаться потерянными навсегда. Их можно найти. — Мне хотелось в это верить. А может, я просто хотела верить, что меня можно найти.

— Иногда так и есть. Но я предала его доверие. А когда ты теряешь что-то из-за предательства, это все равно что пытаться поймать дым голыми руками. Как бы ты ни старался, он ускользает сквозь щели, оставляя после себя лишь горькое послевкусие, — сказала она. — И оно очень похоже на сожаление.

У меня внутри все сжалось.

— Сожаление — это тяжелое бремя.

— Да, — пробормотала она, ее взгляд был отрешенным. — И самое страшное — осознавать, что единственный человек, который может снять это бремя, — это тот, кого ты потерял.

Я почти почувствовала вкус дыма, то самое горькое послевкусие, которое было в ее словах.