В оковах его власти (СИ) - Орлова Юлианна

—Знаешь что? Ты иди нахуй, ты и мизинца ее стоишь, вообще ничего не стоишь в этой жизни без мамы. А теперь живи с тем, что я тебя презираю и ненавижу. Ты для меня умер навсегда, нет у меня отца. Я теперь сирота. Запомни это и удавись своей реальностью, где теперь есть только однодневные сифилисные шлюхи, — он продолжал кричать, и сквозь нарастающую истерику я думал только об одном — пусть он останется жив и здоров прямо сейчас. Все остальное я переживу, даже если он отказался от меня.

—Рустам…— но он не слушал уже, послышались короткие гудки, и вся моя реальность сузилась до пределов телефона.

—Найди его, Ваха. Найди его.

Следующие десять минут обернулись для меня сплошным оголенным нервов, искрящим от каждого прикосновения. Я буквально рвал волосы на голове, но, когда мне сказали, что на загородном шоссе знакомый мерседес разбился на скорости, и неизвестно, жив ли водитель, моя жизнь закончилась. В этой гребанной точке боль душевная разрослась до таких масштабов, что меня на части разорвало.

Никогда не думал, что можно умереть и при этом дышать, как обычный человек. За каких-то полчаса я выкурил пачку сигарет, и теперь дышал никотином, но ни грамма успокоения так и не получил.

Не знаю, как я доехал до больницы, не знаю, как выжил доктор, который говорил самые страшные слова в моей жизни.

—Он жив, но очень маловероятно, что ваш сын будет ходить. Слишком серьезные травмы.

—Заткнись, не смей даже произносить этого, — я вцепился ему в шею и начал душить, несмотря на то, что охрана пыталась оторвать меня от мужика, которому все вокруг поклонялись. Лучший хирург города. Хер там, я увезу его в столицу, за границу, я потрачу все состояние, но он выживет и останется здоровым. Других вариантов тут нет, тут вообще больше ничего не будет, кроме как счастливого конца.

Никогда в своей жизни я не молился, я не верил Бога, не сетовал на него, мы были по разные стороны. Я скорее держался особняком, не видя очевидных признаков его существования. Но сейчас, стоя на коленях в палате интенсивной терапии, я впервые в жизни молился, умываясь слезами. За всю свою жизнь я не плакал никогда, ничто не смогло бы заставить меня пустить слезу, а сейчас я не мог остановится. Смотрел на сына, подключенного к множеству разных аппаратов, и, царапая кожу рук, просил Бога, чтобы он не забирал у меня его. Я не смог бы этого пережить никогда, только не Рустам. Пусть забрал бы лучше меня, но не сына.

Я не буду хоронить своего сына, не в этой жизни.

Вот бы вернуть время вспять, поступил бы тогда иначе, но что-то мне подсказывало, что наша с Азизой история в конечном итоге закончилась бы так же. И все равно я бы хоронил свою жену.

Все закручивалось так, что я в любой момент был готов распрощаться со своей жизнью по одной просто причине — семья Агеевых и их жгучее желание разорвать меня на части, чтобы насладиться возмездием. Они имели на это полное право, разумеется, и я принимал эту ситуацию, полностью осознав всю глубину пропасти, в которую упал.

Ничто не смогло бы сейчас облегчить боль утраты, ничто. А боль утраты собственного ребенка сравнима разве что с ампутацией ноги или руки без наркоза. Если тебе вырывают эту конечность с корнем.

СМИ смаковали смерть Азизы как только могли, и сразу всплыли настоящие друзья и товарищи, желающие задавить меня окончательно. Но меньшее, о чем я сейчас думал, — это власть, рейтинги и выборы.

В палату ворвались двое и выволокли меня наружу. Двое — это Айдар, родной брат Азизы, и их отец Айнур Алимович. Описать эту ситуацию было невозможно, они бы меня убили в тот момент уж точно, так свирепо и остервенело набросился на меня сначала один, затем второй. Если бы не охрана тогда…не знаю, что было бы, ведь я был слишком глубоко погружен в свой собственный ад, чтобы сопротивляться. Удары наносились один за одним, еще и еще.

—Ты добился своего, ублюдок, добился? Надо было тебя закопать как шавку подзаборную еще в тот день, когда Азиза пришла и сказала о ребенке! — вопил Айдар, которого пытались удержать трое.

Отец же его осел по стенке, держась за сердце. Это был немолодой человек, которого разломала на части смерть дочери. Он смотрел на меня красными, воспаленными глазами и шептал проклятья. И все это я заслужил.

—Ты и сына чуть не угробил, ты просто ублюдок, я сотру тебя в порошок, я убью тебя и буду танцевать на костях.

—За что ты забрал ее у меня, за что? — глядя прямо в глаза, кричал отец.

Айдар вырывался, в ходе чего выхватывали уже все: и врачи, и медсестры, и охрана, но вскоре все закончилось: его вытянули на улицу, а я еще долго сидел на полу возле палаты сына, упираясь ладонями в ледяной пол, и с места не сдвинулся. Сил просто не хватило ни на что. Окинув взглядом пустынный коридор, я коснулся лица, что пульсировало так, словно мне по нему прошлись битой. Ну а что? Удары у Айдара никогда не были легкими.

Я выдохнул, ощутив, как боль в груди стала сильнее. Пульсация все тело охватила, лишив возможности пропускать через себя воздух. Все.

Помутневшим взглядом я смотрел в пол, покачиваясь, как колышется обломанная ветка на многолетнем дереве после сильного шквального ветра.

—Привет, — услышал я нежный голосок.

С трудом подняв голову, я увидел маленькую девочку, лет эдак четырех, может на год старше, не больше, она стояла прямо передо мной и улыбалась. Девочка смотрелась слишком худой и какой-то бледной. Держа в одной руке огромного плюшевого зайца, малышка протянула мне вторую, и я без колебаний перехватил ладошку.

—Мама говорит, что сидеть на холодном нельзя. Вставай!

Я встал, сипя от боли, и качнувшись в очередной раз, встал на свои двои. Ничего не видел и не слышал, даже не осознавал, к сожалению. Во многом благодаря тому, что не мог никак прийти в себя и понять, что делать дальше. В какую сторону двигаться, чтобы окончательно не погибнуть. Один день взял и вырубил меня.

—Мужчины не плачут, мой папа так говорит. Мы приходим сюда каждый день, и я вижу, как ты плачешь. Почему?

Девочка говорила как взрослая, не по годам взрослая девочка, а затем она подошла к огромному окну, через которое было видно Рустама и, встав на носочки, заглянула в него.

Сглотнув слюну, мне пришлось в очередной раз ощутить удар молота по виску. Аж в сторону бросило. Мне казалось тогда, что авария Рустама запустила какие-то необратимые процессы.

—Он не умрет, чего ты плачешь? — она повернулась ко мне и больше не улыбалась. Теперь мне не казалось, что это вообще был ребенок. В какой-то момент реальность стала совсем размытой. —Его время еще не пришло, он умрет совсем старым, рядом будут внуки и правнуки. Пройдет время, и ты будешь нянчить его дочку и сына. Соберись и займись тем, что должен. Не гневи тех, кто дал тебе шанс.

Вместо маленькой девочки у окна сейчас стояла Маша и смотрела на меня с укором.

—Уныние — самый страшный гнев, Саша. Я рядом, соберись.

Хлопок. И я резко открыл глаза, осознавая, что находился в палате, где подключен к капельнице. Пульс шандарахал в висках, а перед глазами плясали безобразные чёрные пятна, ухватить которые я не мог, впрочем, как и сфокусироваться хотя бы на чем-то.

Приснилось, значит. Шок все еще сновал по телу, пока сознание пыталось привыкнуть к новой реальности. Словно наваждение. Маша. Стоп-кадрами проносились картинки минувшего, безвозвратно утерянного, но того, что я мог бы еще сохранить в глубине души. Под замком. От всех.

Голова кружилась, вращалась и заставляла меня испытывать невыносимую боль. Язык прилип к небу, а затем внезапно откуда взявшаяся медсестра подскочила ко мне и потрогала лоб, хмурясь при этом.

—Проснулись. Сейчас доктор придет.

—Не надо мне доктор, — я попытался встать, срывая с себя провода, но медсестра настойчиво пыталась положить меня обратно. Тошнота достаточно резко подкатила к горлу, и я отбросил сопротивление.

—У вас сотрясение, вам лежать надо, ну что это такое?! — задавала она вопрос скорее в пустоту. Сотрясение. Да срать мне на это сотрясение, у меня сын в больнице, похороны жены впереди, и это все надо разруливать. Не время разлеживаться, когда столько всего предстояло еще пережить.