Его нельзя любить. Сводные (СИ) - Высоцкая Мария Николаевна "Весна"

Твержу себе: никто не узнает! И так по несколько раз в день. Эти слова стали моим девизом.

Той ночью, когда он застал меня в слезах, случилось что-то странное. Мы оба словно переменились. Больше не было никаких прикосновений. Совсем. Мы будто намеренно избегаем друг друга, находясь при этом вместе двадцать четыре на семь.

Запускаю пальцы в волосы и стараюсь концентрироваться на песне. Размахиваю руками в воздухе, кружусь, зная, что мое струящееся по ногам платье развевается в ритм мелодии.

Делаю все, лишь бы не пялиться на него в ответ.

Честно говоря, после событий двух минувших недель, за которые мы успели объехать половину побережья, я окончательно потеряла какую-либо цель. Все с самого начала пошло не по плану. Да и был ли он у меня?

С мамой и бабушкой я больше не пробовала связываться. Понятия не имею, что им теперь сказать. Да и стоит ли? Разве у нас осталось еще хоть что-то общее? Сильно сомневаюсь.

Мой прошлый звонок стал чем-то вроде новой точки отсчета. Бабушка осталась собой. Ее единственное желание — вернуть домой и воспитать из меня человека. Ведь если я не такая, какой она хочет меня видеть, то лучше бы меня и не было вовсе.

Разве это любовь? Любовь — говорить, что лучше бы ты не рождалась? Любовь — видеть в тебе лишь тень своего воспитания?

Наверное, так заканчивается детство. Привычные устои рушатся, а мечты разбиваются о суровую реальность. Тебе приходится принимать сложные решения и полагаться только на себя.

Четырнадцать дней какой-то совершенно другой жизни. Мы с Яном просто просыпаемся и радуемся новому дню. За это время я успела побывать в целом списке клубов, водила машину, самостоятельно управляла яхтой в открытом море, не спала двое суток подряд и даже работала официанткой на спор. Ян тоже работал. Его хватило ровно на два часа, после которых он нахамил посетителю, и его уволили.

Улыбаюсь.

Между лопатками жжет. Я знаю это ощущение, знаю, почему так происходит. Иногда оно сводит с ума. Чем больше времени мы проводим вместе, тем сильнее обостряются чувства. Это все морской воздух. «Только он и свобода», — уверяю себя в тысячный раз.

Бегу к бару и беру стакан воды, осушаю его до самого донышка.

Ян взмахивает рукой. Я вижу этот жест. Киваю, мол, да, сейчас подойду.

Перевожу дыхание, рассматривая танцующих девчонок, и почему-то злюсь.

Почему? Потому что он тоже на них смотрит. Я уверена. Это совсем не мое дело, но как только представлю…

Нет! Лучше даже не думать.

— Иду, — бормочу себе под нос и направляюсь в сторону Яна. Чем ближе он становится, тем труднее мне дышать. — Ты так и будешь тут сидеть? — упираюсь коленями в песок, присаживаясь рядом. Меня немного ведет. Я начинаю падать. Мой локоть попадает по Яну, и он морщится.

— Поехали отсюда.

— Куда? — оглядываюсь на ребят, с которыми уже успела познакомиться. Гирш же сегодня весь день ходит букой.

— Подальше.

— Ладно, — пожимаю плечами и поднимаюсь на ноги. Мы возвращаемся в машину. Едем в тишине. Проходит минут двадцать, прежде чем Ян притормаживает на клочке дикого пляжа и так же молча выходит на улицу.

Поджимаю губы и, вытянув из салона воздух, заполняя им свои легкие, иду следом.

— Ты уверен, что ребро целое? Две недели прошло, а все еще болит, — вскользь прохожусь пальцами по его груди. Мне не понравилось, как он поморщился, когда я задела его локтем.

— Уверен.

Ян ощупывает себя, сгибается, а потом делает два глубоких вдоха.

— Говорю же, порядок.

— Я волнуюсь.

Гирш прищурено разглядывает мое лицо и трогает тыльную сторону моей ладони, той, что буквально недавно касалась его груди.

Мои волосы развеваются на ветру. Я поглощаю соленый воздух огромными порциями, подставляя лицо под лучи садящегося солнца.

Спокойствие.

Здесь так тихо. Лишь звуки природы. Волны шумят, лаская камни и омывая пальчики моих ног.

Мы сидим на берегу моря, а вокруг ни души. Только красивейший закат и море. Мы остановились здесь час назад, и все это время просто сидим, наблюдая за тем, как солнце уходит за горизонт.

— Что мы будем делать?

— Переночуем в машине, а утром двинем дальше.

— Куда?

— Куда угодно.

— Тогда поехали в горы.

Солнце скрывается за горизонтом, медленно погружая нас в темноту ночи. Ян разжигает костер и приносит одеяла.

Еще на прошлой неделе мы закупились подушками, одеялами и даже спальными мешками.

Негласное правило совместных ночевок — все еще в силе. Иногда мы долго разговариваем, пока на улице не начинает светать, а иногда вырубаемся через пять минут, как головы касаются подушек. С той ночи в хостеле мы больше ни разу не целовались и не обнимались. Мы намеренно держимся в этом плане друг от друга подальше. Будто оба знаем, что если перейдем грань случится что-то страшное…

Он больше не пытается причинить мне боль. А я все усиленней пытаюсь его понять, потому что сейчас у нас есть только мы, и никого больше.

Смотрю на Яна. Синяки на его лице рассосались, и даже ссадины почти зажили.

— Чего? — ловит мой взгляд, упираясь ладонями в камни позади себя.

Качаю головой и не понимаю, что со мной происходит. За это время я все чаще вот так его рассматриваю. Иногда ловлю себя на том, что мне просто нравится за ним наблюдать. Разговаривать, слушать…

А иногда, ночью, я дико сержусь на то, что за все это время он больше ни разу не предпринял и попытки меня обнять. Самой же делать что-то подобное страшно. Плюс я уверена, что просто надумала какую-то симпатию.

Это смешно, чтобы я ему нравилась. Между нами, лишь уговор. Только и всего.

— Я спать пойду. — Накидываю на плечи одеяло и походкой пингвинчика двигаюсь в сторону машины.

Сегодня мое сердце ведет себя странно. Так учащенно стучит. Выпускаю воздух через рот, укладываясь на уже разобранном заднем сиденье. Неуверенно трогаю свою руку, ту, которой касался Ян, и закрываю глаза.

Меня переполняют эмоции. Они вязкие, их много, и я никак не могу с ними справиться.

Дверь в машине резко открывается, и я резко ложусь оловянным солдатиком — по стойке смирно. Пошевелиться лишний раз не решаюсь.

— Ты не спишь еще? — Ян хлопает дверью и, перекинув обувь на передние сиденья, укладывается рядом.

— Нет, — переворачиваюсь на бок, спиной к Яну. — Холодно сегодня.

— Ночью обещали дождь.

Он какое-то время шуршит одеялом, ворочается. Я слышу, как по крыше машины начинают барабанить капли.

Первый раскат грома пугает до чертиков, даже сквозь легкую дрему. Я взвизгиваю, и сама не понимаю, как оказываюсь в объятиях Яна.

18.2

— Ой, — вздрагиваю от ощущения ладони на своей спине.

Мой нос врезается Яну в ключицу. На нем нет футболки, и это лишь сильнее сбивает с мыслей, вынуждая пульс частить.

Вопрос, сама ли я так резко развернулась, что оказалась от него в паре миллиметров, или он тоже приложил к этому усилия, — еще на повестке. Я чувствую его прикосновения между лопаток. Плечи рябит мурашками, они молниеносно расползаются по телу, создавая дискомфорт. Волоски на коже дыбом встают.

Ян не шевелится. Мы оба застыли вот так, тесно прижимаясь друг к дружке.

Едва успеваю выдохнуть, как на улице снова громыхает, я взвизгиваю и сжимаюсь в комочек.

— Не знал, что ты боишься грозы.

Его голос звучит прямо над ухом. Тихий, немного скрипучий, будто он ужасно взволнован или же, наоборот, сильно недоволен происходящим.

— Есть в нем что-то зловещее, — вытягиваю шею и тут же сталкиваюсь с Яном взглядами. Глаза в глаза.

Они у него сейчас еще темнее, чем обычно. Зловещие. Как эта самая гроза. Он сам как вот эта разбушевавшаяся за окном стихия. Такой же непреклонный, не воспринимающий мелких протестов, а самое главное — свободный. Свободный от чужого мнения и предрассудков.

И уж если он что-то начал, то все обязательно будет, будет на разрыв.

— М-м-м.

— Необязательно меня трогать.