Анна Ривелотэ - Книга Блаженств
>худо. И календарь этот
>раскрытый на меня
>надвигается, а я не хочу
>туда
>заглядывать совершенно.
>Зажмуриваюсь, а жемчужный
>глаз — он
>не
>закрывается, понимаешь? Его
>нельзя закрыть, он сквозь
>повязку видит. Я
>заорал как потерпевший.
>Илья проснулся, а я не мог
>ему
>объяснить, что
>произошло.
>Так вот, Мати, испугался я
>тогда очень основательно.
>Что делать, куда
>ломиться? Не в церковь же
>идти, в самом деле, а
>куда?
>К доктору —
>помогите, у меня
>ясновидение? Забавляться
>с этой штукой у
>меня напрочь
>охота пропала. И каждый
>раз, когда начинал на
>горизонте маячить этот
>календарь или
>приходила какая-нибудь
>фантазия о человеке,
>которая могла
>потом правдой оказаться…
>Я, в общем, старался самому
>себе
>вида не
>подавать, будто что-то
>происходит. И преуспел в
>этом. Как будто научился
>какой-то блок ставить.
>Вот календарь,
>а я его не замечаю.
>И даже если
>вижу в нем помеченную дату,
>забываю ее намертво, как и не
>видел. И вот
>эти видения стали все реже,
>реже повторяться. А потом
>вовсе
>пропали.
>Закрылся мой жемчужный
>глаз. Я, что называется,
> перекрестился и зажил
>дальше как обычный человек.
>Я даже не понял толком,
>что это
>было, потому
>что не думал об этом.
>Теперь только подумал,
>через шесть
>лет почти.
>Я ведь все время считал,
>что во всем, что со мной
>происходит, кто-то
>другой виноват. Думал,
>если бы
>я с тобой не поссорился
>из-за Юлика и не
>сел пьяным за руль, моя
>жизнь была бы совсем
>другой.
>На самом деле,
>ничего, кроме собственной
>лени, мне не мешало
>устроить все
>так, как я
>хотел. Ну был бы я
>одноглазым и хромым великим
>архитектором, подумаешь.
>Одного глаза, между прочим,
>вполне достаточно для
>жизни.
>Но не потеряй я
>тогда свой глаз,
>у меня на
>его месте не открылся бы
>жемчужный. И не
>винить мне тебя надо было,
>а благодарить. Потому
>что…
>Это дар был,
>Мати, настоящий дар. Не
>твой, разумеется, —
>Божий, но
>передал-то Он мне
>его через тебя. А я не
>смог с ним жить. Не знал,
>что с ним
>делать, мне
>он был как собаке пятая
>нога. И я его благополучно
>просрал.
>В общем, я хочу, Мати,
>чтобы ты не думала обо мне
>плохо и
>не держала на
>меня зла. Я ни в чем не
>виню тебя. Прости меня,
>Beauty,
>сама знаешь за
>что.
>
>Обнимаю. Кай.
Юлий зашел к Матильде через пару недель после возвращения в Москву. Ее наполовину разобранный чемодан так и стоял в гостиной. Матильда снимала типовую чистенькую двушку в Останкине, с евроремонтом по моде девяностых. Ничто в ее жилище не указывало на артистическую натуру хозяйки. Привыкшая кочевать по съемным квартирам, Матильда старалась привносить в их облик как можно меньше своего, чтобы не приходилось покидать обжитое. Комнаты, в которых она жила, больше напоминали номера отелей: никаких милых сердцу безделушек, фотографий в рамочках, даже любимых книг.
Юл поставил ее перед фактом: ему предложили место собкора в Нью-Йорке, и он его принял. На самом деле это было не совсем так. Место он не принял, а выгрыз зубами из глотки шеф-редактора.
— Ты пришел проститься? — Матильда выглядела усталой.
— Я пришел проститься во всех смыслах этого слова. — Юл помедлил. — Знаешь, Мати, я должен сказать тебе кое-что про ту твою статуэтку, которую я купил в Венеции.
— Это была невероятная глупость с твоей стороны. Зачем ты потратил на нее столько денег? Ты ведь из вредности это сделал, да?
— Да. Мне хотелось дать понять М., что есть вещи, которые он не может купить, потому что они уже принадлежат другому. Но ты, Мати, ты ведь мне не принадлежишь. Честно сказать, я ужасно жалел, что не мог забрать работу прямо со стенда. Я был так зол на вас обоих. Я хотел прийти с нею в «Деи Доджи», чтобы разбить ее у тебя на глазах. Потому что десять лет, Мати, я ждал тебя и не дождался. А он пришел тобой владеть.
— Подожди, Юл, еще никто никуда не идет. С чего ты взял…
— Не перебивай меня, пожалуйста. Так вот, когда я представлял эту сцену своей мести, я понял, в чем суть черной магии. Не знаю, не могу знать, испортил бы я себе посмертие этим поступком или нет. Но то был бы скверный, самый скверный поступок в моей жизни. Я не должен мстить тебе ни за что, кого бы ты ни предпочла мне и как бы ты со мной ни обращалась. Это против моей природы. Если помнишь, в фантастических романах роботов-андроидов часто программируют так, чтобы они не могли причинить вред человеку. Так вот, я запрограммирован таким образом, что не могу причинить вред тому, кого люблю… И еще я понял, что нахожусь в очень важной точке своего пути. Понимаешь, судьба не так часто дает нам возможность проявить истинное великодушие. И их, эти моменты, ни в коем случае нельзя упускать. Ими нужно пользоваться, их должно проживать в глубоком осознании. Иначе ты — полный неудачник. И с моей стороны будет правильно отпустить тебя, перестать сидеть в засаде, как я все время это делал. Тут даже не особенно важно, будет у тебя что-то с М. или нет. Просто когда-то давно мое время и твое время сцепились в каком-то дурацком клинче, и нам надо освободиться обоим, чтобы жить дальше. Так уж случилось, что я понял это первым. Поэтому я уезжаю. Хотя, видит Бог, мне это тяжело.
К чести Матильды, она не оскорбилась словами «истинное великодушие». Это не было одолжением со стороны Юлия. Это был акт доброй воли. Матильду обескуражила неожиданность принятого Юлием решения. В ее мире что-то менялось, что-то очень важное, что-то, что она полагала неизменным. Юлий всегда стоял у нее за правым плечом, и вот он собирался покинуть это место и оставить по себе пустоту.
Юл чувствовал, что поступил правильно, не дав ей времени на тягостные прощания, не дав шанса вцепиться в него, как в последнее, что связывало ее с Каем. Он уже стоял на пороге, когда Мати вдруг произнесла:
— Ты мог бы остаться до утра.
— Нет, Матюша, нам не надо больше этого делать. Я хочу, правда, но — не надо.
