Анна Яковлева - Besame mucho, клуша!
Либо короткое помрачение все испортило.
«Дура, истеричка, — убивалась Лера, — такой вечер испортила. Теперь он решит, что у тебя падучая, и поостережется остаться на ночь».
Вот как раз чего меньше всего хотелось Василию, так это остерегаться. Он просто не хотел торопить события и сдерживался изо всех сил. Это был тот случай, когда лучше выдержать чувства, говорил он себе, чем недодержать, — как с шампанским. Если в спешке не выдержать технологию, напиток богов будет отдавать дешевой брагой. Крутову не хотелось, чтобы на пятом десятке его последняя (это был решенный вопрос) любовь отдавала дешевой брагой.
Пока Валерия предавалась запоздалому раскаянию, ужин подошел к концу.
Посетив дамскую комнату, Лера вышла из ресторана и поискала глазами Василия.
В ночном воздухе стоял ошеломляющий запах огурцов — прошел короткий дождь.
Сунув руки в карманы брюк, Василий и Влад бок о бок стояли у «фольксвагена» и с сосредоточенным видом рассматривали протекторы.
Брюки обтягивали соблазнительную пятую точку законодателя, даже в печальном свете электрических фонариков было отлично видно, что депутатский зад не уступает водительскому — задиристому и молодому.
В машине рядом с Крутовым временно ослабевший градус притяжения снова пополз вверх.
Видимо, флюиды Василий Васильевич использовал как индейцы охотничьи стрелы, и щедро приправлял их ядом кураре. Стрелы парализовали волю, мысли присмирели, сбились в кучу. Куда они едут — к ней или к нему, гадала Лера — идейная противница морального фастфуда.
Лера терпеть не могла дух распущенности, насаждаемый Голливудом. Во всяком случае, еще вчера терпеть не могла. Да что там вчера — еще два с половиной часа назад терпеть не могла.
Изредка бросая задумчивые взгляды на притихшую спутницу, Крутов пытался укрепить слабеющую волю, искал поддержку в мудрости царя Соломона и даже отыскал кое-что подходящее случаю: «Всякий торопливый терпит лишение». Притча подействовала на Василия успокаивающе.
«Не пригласит», — разочарованно констатировала Лера, когда «фольксваген» замер у дома.
— Спасибо за приятный вечер, — начала Лера, но Крутов не дал ей закончить благодарственный спич.
— Я провожу тебя. Мало ли, — аргументировал свой каприз Василий.
Выгрузившись из авто, Лера направилась по до рожке между скамейками к подъезду, Василий молча следовал в кильватере и оглядывался.
Асфальт во дворе был дырявым, фонарь не горел, скамейка перед подъездом недосчитывалась нескольких досок, картину довершали мусорные баки, рядком стоящие вдоль торцевой стены соседнего дома.
— Василь Василич, вы идите, спасибо, я уже тут не заблужусь.
По какой-то причине Лера чувствовала себя ответственной за разрушительное действие времени и за вонизм, исходящий от мусорки. Очарование вечера в атмосфере двора улетучилось, и как-то само получилось, что Лера употребила «вы» вместо «ты».
— А вдруг. Кстати, я тоже вырос в доме без лифта, — вспомнил Крутов, когда они оказались в сыром и темном, как подвал, подъезде пятиэтажки, — там, рядом с пустырем. — Так что идем.
Идем — было легче сказать, чем сделать.
Площадку первого этажа освещала полоска света, пробивающаяся откуда-то сверху. Инстинкт самосохранения оказался сильнее инстинкта продолжения рода — без всяких задних мыслей поддерживая друг друга, Лера с гостем преодолели пролет.
Выйдя на свет, Крутов пропустил Леру вперед и в ту же секунду понял, что допустил оплошность: практически перед носом у него оказалась фантастическая попка. Сердечный ритм стал подозрительно похож на сигнал SOS, который судорожно отбивает в эфир команда захваченного пиратами судна.
Думать о чем-то кроме филейной части тела журналистки, настойчиво мельтешащей перед глазами, Крутов был не в состоянии. Округлости призывно покачивались, в разрезе юбки мелькали ножки…
И случилось то, что не могло не случиться, — эрекция. С каждой ступенькой состояние усугублялось.
Состояние Крутова странным образом передалось Лере: у нее одеревенела поясница и ноги налились свинцом. Она чувствовала Василия всем существом, ощущала каждой клеткой и межклеточным пространством.
Между тем за ее спиной подозрительное молчание сменилось еще более подозрительным сопением. Лера как за соломинку хваталась за мысль, что депутат задыхается от подъема наверх, но характерная неловкость — предшественница близости — и обострившееся женское чутье подсказывали, что одышка имеет другую природу. Нужно срочно, немедленно отвлечься, иначе они займутся этим прямо здесь, на заплеванной лестнице. Говорить — о чем угодно, только говорить. Детская тема, предложенная Крутовым еще на подступах к дому, казалась спасательным кругом.
— Говорите, в таком же доме жили? — ухватилась за плавсредство Лера.
— Отец служил, — прохрипел Василий, — мать у меня врачом участковым работала, днем и ночью по вызовам моталась. Жили мы с дедушкой и бабушкой. Я даже не мог пригласить друзей — некуда было, впятером в двушке. Обитали мы под крышей, и мне как-то пришла в голову удачная идея сделать мансарду на чердаке. Отгородил кусок с окном, выложил стены из облегченных блоков, покрасил их, на пол бросил линолеум, вывел проводку. Друзья помогли, и мы потом в мансарде у меня тусовались.
Против воли Лера представила Василия в школьные годы. Видение было таким ярким, что Лера остановилась и обернулась, чтобы свериться с оригиналом.
Оригинал замер на ступеньку ниже, поднял тоскующий взгляд голодного зверя, и Лера не удержалась — положила руку на макушку Василию. И погладила.
И тут со стареющим мачо, любимцем женщин, журналистов и электората случилось то же, что и с Лерой в ресторане «Барбара», — он практически потерял сознание.
На ногах Крутов устоял, но по всем остальным признакам это был обморок. Глубокий, грозящий перейти в кому. Стратегически это было ошибкой, политическим промахом, повлекшим полную и безоговорочную капитуляцию.
Зарывшись лицом в горжетку Норы Максимовны, Крутов обнял Леру и с первобытной силой прижал к себе. У Леры хрустнул позвоночник.
— Идем к тебе, — донеслось из горжетки. Библейская мудрость Соломона сложила штандарты к рубиновым ботиночкам с тупыми мысами.
В середине ночи обнаружилось, что у Леры в холодильнике, кроме коньяка и морковных котлет, купленных на случай, если она доживет до утра, ничего нет.
Превратности судьбы — котлеты не дожили до утра, а Леру, хоть и с натяжкой, можно было признать живой.
— А что-нибудь еще можно? — жалобно спросил Василий, уписав четвертую жертвенную котлетку. — Что-нибудь типа яичницы.
